Похоже, газета постепенно начинала обзаводиться всеми навыками профессиональной гадалки – крайне сомнительное приобретение в моей размеренной жизни. И я решил избавиться от новоявленного "Красного Вестника Кармы". Немедленно.
Сначала вездесущую "Правду" я хотел сжечь. Но, вспомнив, что рукописи не горят, я терпеливо разорвал её на мелкие кусочки и педантично утопил в унитазе. С кармой только так и надо. Иначе она погубит тебя.
– Ты знаешь, что такое коленно-локтевая позиция? – спросил я Лиду, появляясь в комнате.
– Догадываюсь, – она игриво улыбнулась зеркалу, в котором находился я. "Или не я. Как там у Льюиса Кэрролла? Надо будет перечитать", – подумал я и задал ей провокационный вопрос:
– Мы ведь никуда не торопимся?
– А твой друг?
– Да он спит, как сурок второго февраля.
– А что у нас второго февраля?
– У нас ничего, а у них День сурка, – я подошел к ней сзади, наклонил и, подняв подол её халатика, молча вошёл в неё.
Молчал я минут десять. Затем меня сморило. Спал я как из пушки убитый. Снилась мне маленькая белая собачка с тщательно накрашенными глазами и аккуратным маникюром. Она пыталась подмести тараканов, но те всякий раз покидали совок и радостно бежали обратно к месту своей смерти. Периодически из унитаза выходила газета и с укоризной в голосе говорила: "Если бы ты меня сжёг, то сейчас я была бы птицей Феникс. А так я простая Афродита. Посмотри на меня. Ведь это правда", – и просила зажигалку. Я подносил зажигалку к её лицу, чиркал и, пока она прикуривала, в сполохах огня читал: "Правда". Бумажное лицо правдивой действительности было беззубым и являлось пределом мечтаний любого, уважающего себя дантиста.
Что-то непонятное, но гнетущее заставило меня проснуться. Я открыл глаза. Надо мной стояла Лида.
– Хорошо, что ты проснулся.
– А что случилось?
– Я ухожу.
– Почему? – Костя встал, нарезал тридцать три круга по квадратной комнате, сел на диван и: – чего тебе не хватает? Денег? Уюта? Или, может быть, внимания?
– Да нет. Я бы сказала, что внимания чересчур…, – она осеклась. Немного подумала и сказала, – понимаешь, ты меня заебал.
Заметки на полях пейзажа нарисованного чаем.
Можно писать музыку. Можно стихи и картины. Даже если писать с ударением на первом слоге, всё равно можно. Можно писать (вернее выписывать) вензеля на снегу или в унитазе, на воде или на небе. Обоссанное небо! В этой пошлости что-то есть. Возвышено подмоченное.
Письма, что больше месяца ждали Костика, были написаны рукой Иваны, но почему-то от мужского лица. Делать было нечего, и Константин, включив музыку к фильму "Амели", достал из открытого кем-то конверта сначала одно письмо, затем второе, третье…