Только-только бралось на день, а ему не спится. Одно слово – петух. Хотя тому и некого, казалось бы, будить, однако свое дело горластый знает: прокукарекал и на этот раз голосисто, задорно: вставай, мол, хозяин, поскольку кур свел, то и тебе незачем спать, а я умираю от скуки. Выходи, поговорим. Вдвоем веселее будет. Слышишь, хозяин?
Степан Онуфриевич вынес нетерпеливому петуху завтрак – добрую горсть пшеницы в круглой банке из-под селедки, поставил перед петухом, однако тот не спешил клевать, а словно старался заглянуть хозяину в глаза: наклонял голову то в одну сторону, то в другую, а потом еще какое-то время терся у ноги, отходил и хлопал крыльями, довольный: ага, так и дам я тебе спать, уважаемый!
– Ешь, ешь, Петя, – добродушно говорил Степан Онуфриевич. – Ну что ж поделаешь, когда судьба у нас такова, почти одинаковая? Держись, братка. Мы ведь мужчины. Перезимуем, а там весна, я тебе невест из города привезу. Оживешь возле них. Мало осталось ждать. Ешь, ешь. Не гляди на меня так сердито. Я вчера в магазине, между прочим, колбаски купил. Тебе просо. Все теперь в магазине есть. Пойду тоже позавтракаю…
Позавтракать, однако, Степану Онуфриевичу не пришлось. Только он переступил порог дома, как благозвучно запел полонез Огинского мобильник. «Кто бы там мог быть?» Беспокоил сын Онуфрий. «Чего это он в такую рань? Может, случилось что?» Степан Онуфриевич не без волнения поднес к уху телефон. Поздоровались. «Ты где, сынок?» – «Почти дома я, батя. Три километра каких не доехал до тебя. Скользко, машину занесло, и я влетел в канаву. Перед самой Дружбой. Но ты не волнуйся, все хорошо. И со мной, и с машиной. Снег свежий, мягкий. Но выбраться сам не могу… Сел сильно. Сходи, батя, попроси Витю Бородкина, пусть дернет своим «Беларусом». Одним словом, ты меня понял. Жду». – «А чего ты надумал вдруг так рано и в такую погоду ко мне? Снегу же намело – света белого не видать. Неслух ты, Онуфрий!»– «Чего-чего? Да за тобой же еду».
Степан Онуфриевич оторвал мобильник от уха. «За мной он едет. Ну, и что ты ему, сыну, скажешь? Дал же от ворот поворот, а он, видите ли, все равно свою линию гнет. Боится, что замерзну я тут один… Я ж и говорю: неслух…».
Витя Бородкин и его Онуфрий были ровесниками и друзьями, Степан Онуфриевич учил их с первого по четвертый. За одной партой сидели. Когда шел к трактористу с просьбой, вспомнил, как Витек во втором или третьем классе поднял руку на уроке, чтобы попроситься по нужде, а он, учитель, подумал, что тот хочет отвечать и вызвал его к доске: «Ну, давай, покажи нам, Витя, как надо решать пример…» Мальчик не стал возражать, пошел к доске, ну а потом произошло то, что произошло: он, бедняга, часто затопал ногами, напрягся весь, перекосился от стыда перед одноклассниками и от своей беспомощности, а на пол потек ручеёк из его сандалика… И смешно сегодня вспоминать об этом, и грешно… Но вот что хорошо: ученики потом как-то сразу забыли этот неказистый случай, не тыкали пальцем в одноклассника, а сделали вид, что вообще ничего не произошло. Так, мелочи. С кем не бывает. «Молодцы, ребята», – подумал тогда о своих учениках Степан Онуфриевич.