Никакая бомба, вероятно, не упала сюда во время, которое Джон Барт называет «взрывом одного дня». Упало очень мало бомб, пишет он, и те, которые упали, уцелевшие правительства назвали «несчастными случаями» — он добавляет, что уничтожение более двадцати миллионов нью-йоркцев и москвичей могло бы, возможно, считаться «достаточно большим несчастным случаем». Возможно, разрушения на этих островах произошли от последствий, которые были результатом войны. Джон Барт на страницах своей книги задает вопрос, как много болезней было непосредственно создано человеком и как много появилось случаев вирусных или бактериальных мутаций, и приходит к обоснованному выводу, что никто никогда не сможет узнать об этом. Или, могло быть, что на этих островах происходило более длительное, тихое, почти упорядоченное вымирание вследствие бесплодия — естественная смертность превышала скудную рождаемость — населения, так долго приученного к тому, что о нем заботилась передовая технология, так что оно больше не умело ухаживать за собой, пока, в конце концов, старики не умирали где-то среди дикорастущих растений и некому было даже вырыть могилу.
В конце концов, на нашей собственной родине многие нечеловеческие виды вымерли по той или иной причине. Я никогда не видел маленькой певчей птички с голубой окраской спины>[68].
* * *
Группа паломников состояла из приятных людей, бывших на попечении кроткого худого священника. У него были длинные желтые волосы, которые он, вероятно, мыл каждый день в ванной, и некрасивое несуровое лицо. Казалось, его нос суживался в неправильном направлении, так как кончик был маленький, а расстояние между его молочно-голубыми глазами — очень широким, поэтому складывалось общее впечатление, как от мыши. Мне он понравился. Когда человек носит бесформенную, длиной до пола, рясу священника, трудно определить ходит ли он на цыпочках, но отец Фэй, казалось, действительно, ходил, во всяком случае его походка была гарцующей и подпрыгивающей, с плавным приподниманием при каждом шаге его привлекательных белых рук, а большую часть времени на лице расцветала мышиная задумчивая улыбка. Все паломники уважали его, включая даже десятилетнего Джерри, который доставил отцу Фэю много неприятных минут, не из-за неуважения, но просто потому, что десятилетние мальчики все такие.
Я заметил Джерри еще до того, как мы вошли в «Черный принц». Паломники выходили из церкви — когда мы приблизились к гостинице — организованным строем с отцом Фэем, машинально подпрыгивавшим впереди, а Джерри каким-то образом умудрился сойти в хвост так, что его папа и мама не заметили. И, что же еще оставалось ему делать, как не отступить еще дальше и прыгать, кривляясь, в своем хорошеньком белом одеянии паломника, длинные вьющиеся волосы торчали на его затылке такой копной, что сами ангелы не смогли бы их расчесать. Сначала он выпячивал зад и шел сутулясь, имитируя жалкую старую леди, бывшую в составе паломников; потом он выпрямился и подтянул повсюду свое одеяние до пупа и так шествовал с голым задом, прекрасно исполняя роль отца Фэя, шедшего на цыпочках, с божественной улыбкой, светившейся среди веснушек, а его маленький нос колыхался при каждом шаге, словно крошечный флаг на ветру. Ужасное святотатство, но, я помню, даже Джед не мог хихикнуть.