О, таким иногда бываю и я — не утомленным от слов, но усталым и немного поглупевшим от усилий, удовольствия и мучения, стараясь сохранить частицу моей жизни в среде непрерывно движущихся слов. И я думаю попросить этого бедного государя — равного мне и превосходящего меня, мальчика для битья>[101], нежного и заботливого друга — продолжать эту книгу, если я должен буду бросить ее, внезапно остановиться и не писать того, что намеревался, и уйти прочь от нее. Так же, как я ушел от бродячих комедиантов, когда не было нравственной необходимости так поступить. Но он не смог бы сделать этого, и, имея крупицу здравого смысла, я воздерживаюсь от подобной просьбы.
Когда я сошел с парома в Хэмдене, нуинском паромном городе, расположенном напротив Ломеды, я прежде всего обратил внимание на статуи. Там были некоторые современные статуи Моргана Великого, неуклюжие, но не такие уж и плохие, и несколько других упитанных величеств, и все они ужасно выделялись на фоне прекрасных скульптурных фигур Древнего Мира — включая многие бронзовые, которые, я уверен, были, наверно, расплавлены на металл везде, кроме Нуина. Хэмден гордится ими — прекрасный, процветающий город средней величины, чистый и дружелюбный, обращенный к реке и аккуратно огражденный частоколом с трех других сторон; гордый также своими окрашенными в белый цвет домами, прелестными зелеными насаждениями, и хорошо устроенным рынком.
Все равно, в Олд-Сити имеется такое огромное количество статуй, что Хэмден или любой другой город выглядит очень бледно по сравнению с ним. Большинство — из Древнего Мира, в Нуине они иногда кажутся такими, словно их изготовили только вчера — иллюзия, которой я никогда не чувствовал ни в одном из других городов. В этот момент я думаю об изящном сидящем бронзовом джентльмене на дворцовой площади, на котором держатся ясные следы древней краски в трещинах и углублениях его патинированной>[102] одежды. Говорят, это краска из Древнего Мира. Какой-то президент — думаю, Морган II — велел покрыть статую толстым слоем современного лака, чтобы сохранить ее. Краска проступает малиновыми, зелеными и фиолетовыми пятнами; голубого цвета нет совсем. Странно думать, что этот неизвестный религиозный ритуал, должно быть, продолжался до самых последних дней, когда Древний Мир заканчивал свое существование. На скульптурном изображении, которому поклонялись, была надпись — Джон Гарвард>[103]. Кажется, никто не имеет достаточно ясного представления, кем он был, но он сидит там — скромный, довольно строгий, с неподвластным времени величественным безразличием.