Я мог бы наврать о том, что произошло с мутантом и со мной. Мы все врем о себе, пытаясь обвести мир вокруг пальца: все, мол, бородавки срезаны. Но не будет ли это слишком жестокой шуткой: начать правдивый рассказ, а потом исказить его приукрашиванием, обманывая при первом же затруднении? Написав все откровенно, я предоставляю срезание бородавок вашим заботам — конечно, это не совсем честно, потому что я вряд ли узнаю что-либо о вас или о вашей тете Кассандре>[31] и ее желтом коте с загнутым ухом. Но, эй, ухнем! — или, как вспоминаю, говаривала Ники по другому случаю: «Лучше не будем вешать лапшу на уши, мой любимый, моя рыжая обезьянка, все мое, мое то и это, моя голубоглазая утешительная постельная грелка длительного действия, обойдемся без этого, и тогда у нас никогда не окончится».
* * *
Когда мы с мутантом карабкались вверх от каменной наброски, я увидел грязь у него на спине и у меня возникла идея. Я спросил его:
— Где вода? — Он показал на густые заросли.
— Я покажу пить.
— Мыться тоже.
— М… мыться? — Это не было его основным занятием. Он мог знать это слово в детстве. Вы понимаете мою сообразительность? — заставить его по-настоящему мыться и он будет находиться далеко от дома довольно долго.
— Вода удаляет грязь, — заявил я.
— Грязь?
Я стер пятнышко с запястья моей руки и показал несколько грязных пятен на нем.
— Удаление водой грязи — это значит «мыться». Мыться хорошо, будет хороший вид. — Великая идея вырвалась, словно зажженный огонь в лампе с тюленьим жиром — великая идея, не полностью моя.
— М… мыться, буду похожим на тебя!
Покачиваясь, я полез по виноградной лозе, чувствуя тошноту не только от страха, что он будет целовать меня в восхищении. Он следовал за мной, бормоча слова, которые я не мог слышать, веря, что я мог бы заколдовать воду, чтобы сделать его красавцем-мужчиной. Я никак не способен был осуществить это, я даже и предположить не мог, что он так это воспримет.
Мы спускались по склону горы, из гадких зарослей в более светлую местность. Я замечал ориентиры дороги. Когда мы добрались до берега ручья, я дал ему понять, что нам нужна заводь: он повел меня через ольховый лес к прекрасному месту с неподвижной водой, освещенной солнцем. Я сбросил одежду и соскользнул в воду. Мунтант наблюдал с изумлением — как можно поступить таким образом?
Меня тошнило от осознания того, что я собирался сделать; улыбаясь и употребляя простые слова, я показывал, как я моюсь сам, чтобы объяснить, как это следует делать. Наконец он рискнул войти в воду, но вся красота водной заводи была растрачена на меня. Однако я манил к себе его, этого большого ребенка. Нигде не было глубже трех футов, но я не отваживался плавать, думая, что он станет подражать мне и утонет. Теперь мне была противна мысль, что ему может быть причинен какой-либо вред от меня, кроме одной потери, которая, я продолжал уверять себя, не могла бы для него что-то значить — чего он мог желать от золотого горна? Я помогал ему, вдохновляя его двигаться в воде, и поддерживал его равновесие. Я даже сам начал скрести его.