, но, во всяком случае… о, фу, что ты налепил на него? — Ответа она не ожидала. — Теперь бери свой фонарь, мне он не нужен, и прямо в постель, не стой там, шаря вокруг себя.
— Хорошо, — согласился я и попытался поднять мешок, чтобы она не заметила, но она могла быть говорливой и, тем не менее, наблюдательной.
— Боже милостивый, что у тебя там?
— Ничего.
— Он говорит «ничего», а оно выпирает из мешка, большое, как дом… Дэйви, послушай, если ты что-то украл, чего ты не должен был делать, я не могу покрыть тебя, это грех…
— Здесь ничего такого нет! — закричал я. — Вы должны знать все, мисс Эммия, это большой кусок дерева, который я нашел, чтобы вырезать для вас кое-что на ваши именины, если уж вы должны знать о всем, черт возьми, если вы…
— О, Дэйви, милый малыш! — Она снова схватила меня, ее лицо залило румянцем. Я едва успел отвести мешок в сторону от нашего соприкосновения, прежде чем она поцеловала меня.
Никто не целовал меня после Кэрон. Конечно, «милый малыш» не значит то же самое, что просто «милый». Но Эммия держала меня в объятиях, прижалась ко мне, благоухающая и теплая, — господи, я даже не знал, что соски у девушки могли становиться такими твердыми, чтобы ощущать их через одежду! Но я почувствовал себя неважно: ослабел и испугался, желудок затрепетал, место укуса паука заныло.
— О, Дэйви, я так бранила тебя, а тебе плохо от укуса, полученного оттого, что ты сделал кое-что для меня… О, Дэйви, я чувствую себя неловко.
Я бросил мешок и сжал ее в объятиях, ощущая эластичное мягкое тело. Она широко раскрыла глаза от удивления, как будто подобная мысль никогда не приходила ей в голову по отношению ко мне, — вплоть до того, как она вдруг почувствовала, что мои руки стали смелее прикасаться к ее талии и бедрам>[41].
— Не надо, Дэйви! — Мои руки немедленно расслабились и она преодолела растерянность. — Теперь марш в кровать, как тебе сказано, а я принесу припарку, как только смогу ускользнуть обратно.
Я с трудом взобрался на чердак, с памятью о ее прикосновении, запечатленном в моем теле, добрался до своего тюфяка, не уронив фонарь, и спрятал мешок в сено. Сбросив набедренную повязку, остался в рубашке — меня знобило. Под одеялом, слабый и дрожащий, я наблюдал за быстрой сменой фантастических фигур в темноте вокруг чердачных стропил, высоко над лужицей света, излучаемой фонарем. Я чувствовал вонь протухшего тюленьего жира от фонаря, аромат сухого сена, запах пота и навоза от лошадей и мулов внизу. Мне хотелось набраться смелости, показать кому-то золотой горн и рассказать о моем приключении. Кому, кроме Эммии? В это время она была моим единственным другом.