Кто барсов отважней и зорче орлов? —
Любимец страны, быстроглазый Ежов!
И сыпались, сыпались густым дождем листовки на главные магистрали и площади Москвы – это папанинцы вернулись с Северного полюса.
Миллерово в 1938 году уже не являлось медвежьим углом в полном смысле этого слова. Оно было электрифицировано. В клубе пару раз в неделю крутили фильмы. Открылась библиотека. Очагом культуры была школа-семилетка, где директорствовала и одновременно преподавала русский язык и литературу тетя Вера. Ее муж Николай Ильич преподавал в той же школе математику и физику. Коллективизация осталась далеко позади, и крестьяне начали потихоньку втягиваться в новый свой хозяйственный быт. Жизненный уровень сельского населения в то время был достаточно высоким. Во всяком случае, голодных и раздетых среди своих сверстников я не встречал. Обстановка в стране и в данной конкретной деревне была стабильной. Тетю Веру и дядю Николая Ильича в 38-ом году уже никто открыто не шпынял их происхождением. Дело в том, что в 1936 году была принята новая Конституция Советского Союза, написанная прекраснодушным и восторженным идеалистом Бухариным. Эта самая демократическая конституция XX века, а скорее всего – самая демократическая конституция в человеческой истории, осталась в большинстве своих статей пустым звуком. Но кое-что и выполнялось. Сталин сказал: «Сын за отца не отвечает». Многие восприняли это с удовлетворением и в буквальном смысле.
Три с половиной года, проведенные в Миллерово, были самой безоблачной порой в моей жизни. Дом у дяди и тети был просторный и по тогдашним понятиям хорошо обставленный. Все мы были хорошо одеты, нормально питались. Из Ростова мне привозили дорогие игрушки, конфеты, мандарины. Оторванности от Большой Земли не чувствовалось. У дяди был мощный радиоприемник, который работал без умолку, когда дома были взрослые. Выписывалось много газет и журналов. В доне царил культ хорошей книги. Книг у нас было много. Правда, в основном я видел вокруг себя в детстве книги для взрослых. И самой главной из них была Книга книг. Священное Писание многих поколений советских людей, в том числе и моего, – «Краткий курс истории ВКП(б)». Ее написал Миней Губельман, известный партии и народу под псевдонимом Емельян Ярославский. Нельзя сказать, чтобы «Краткий курс» был сплошной ложью. Он был лживым в той степени, в какой лжив любой без исключения учебник истории. Помимо прочей лжи, в нем весьма тенденциозно подавалась роль Сталина и его окружения в русском революционном движении и в партийном строительстве. Этой книгой Ярославский купил себе жизнь. Написана она была просто, доходчиво, я бы даже сказал, талантливо. Иногда автор поднимался до высот подлинной поэзии. Взять хотя бы пророческую легенду об Антее, которого Геракл задушил, оторвав его от матери-Земли, питавшей героя силой. Пророчество это сбылось в наши дни. КПСС погибла, когда ее вожди, холеные, спесивые, зажравшиеся, коррумпированные, полностью обуржуазившиеся, оборвали последние нити, которые связывали партию с народом. Позднее «Краткий курс» стали приписывать великому вождю и включать в полное собрание его сочинений. Вообще-то Сталин имел некоторое касательство к написанию этой книги. Его работа «О диалектическом и историческом материализме» вошла в «Краткий курс» четвертой главой. Работу Губельмана изучала в специальных кружках вся страна. Изучение продолжалось два года. Потом все начиналось сызнова. Я в молодости многие страницы «Краткого курса» знал наизусть. Правда, значительная часть населения державы сильно спотыкалась о четвертую главу. Эта часть в любой державе весьма многочисленна. Она не замечает смены режимов, не принимает участия в референдумах, любит фильмы про богатых, которые тоже плачут, собирает деньги на памятник Веронике Кастро и при любом общественном укладе чувствует себя достаточно комфортно. Это как раз те самые люди, о которых мудрец сказал: они живут лишь только потому, что каким-то образом ухитрились родиться. «Краткий курс» имелся почти в каждой семье, и лежал он на самом почетном месте. У дяди и тети эта не очень толстая книжка в скромном картонном переплете серо-зеленого цвета бала небрежно брошена на середину письменного стола в гостиной около вазочки с цветами.