А от Агбая так никто и не прибыл. Пусть и не разобрать отдельных шепотков, но ясно, что сплетаются они в единый плотный ком: побережные ханматы не встали под узду. И перекатывается этот ком по площади, прирастает новым ропотом.
Агбай не пришел, не пришел Агбай, Агбай, Агбай, Агбайагбайагбай…
И отдельное, робкое: Юым.
Пробежали по проходам распорядители, заворчали старшие кунгаев, подтопили шуршанием ножен и перестуком плетей ледяное ядро. Или только отсрочили выстрел?
— Аджа! — рявкнул Ырхыз, вскинул руку, сжал в кулак ладонь, словно схватил глупого крикуна за губы, комкая в горсти непокорные уста.
И площадь умолкла, только все пронзительнее скрипел вермипс. Под это скрип, как под музыку, вышел вперед Вайхе.
— Ясноокому кагану Ырхызу в руки отдаю я камчу благословенную, — зычно произнес он. — Зрел ту камчу в Понорке Понорков Всевидящий три на десять дней. Нынче будет чем усмирить твой табун, славный каган.
Ырхыз взял протянутую плеть и бегом спустился с лестницы, где разряженный слуга уже держал под уздцы коня чанкирой масти. Следом за каганом кинулись трое кунгаев, среди которых был и синий плащ.
Вот Ырхыз растрепал гриву, поцеловал животное в нос. Сейчас вскочит в седло, въедет в загон и начнет охаживать подаренных лошадей. По крепким переливчатым спинам, по точеным шеям, по могучим крупам. Так будет охаживать он и ханматы, и хозяев их, и живущих под хозяевами поданных. Ак-найрум и наир, все теперь под рукой и плетью ясноокого кагана Ырхыза. Под рукой дающей и рукой берущей. Только отбирает она жизни, а раздает почему-то одну боль и удары, что знаменам, что лошадям, что людям.
А первыми отведают этого дарованные кони.
Но Ырхыз не взял поводья. Оттолкнув оторопевшего слугу, он устремился к занавешенному киноварной тканью загону.
К Турану.
Тот растерялся не меньше слуги и чуть промедлил, не распознав поначалу условный знак. Но бешеный взгляд кагана заставил шевелиться. Натянулась пеньковая веревка, хитро пропущенная вдоль всей клетки, расплелись петли, и полог барханами лег к основанию прутьев.
За оградой, припав к земле и чуть подергивая хвостом, ждал сцерх.
— Открывай, — прошипел Ыхыз.
Туран уже и сам сбрасывал с ворот сложный засов. Морхай попытался придержать кагана за локоть, но получил наотмашь благословенной камчой. Выходит, первым ее отведал вовсе не конь, но человек.
Не того бьешь, ясноокий каган.
Толпа загудела, разбивая волнение о крики стражников.
Разошлись широкие створки, Туран было дернулся внутрь, но напоролся на тяжелый кулак кунгая, отшатнулся, уперся плечом в решетку, прерывисто дыша. А Ырхыз уже стоял у самой ящериной морды, поглаживал её. Тихое мяуканье, не рык, не звук раздираемой плоти… Спокойно отстегнув зверя от столба, каган потянул за удила, выводя сцерха на волю. Выгнутая шея, когтистые лапы скребут булыжник, а со светло-серого брюха осыпается солома подстилки.