— Ух-хо-ди.
— Это ты уходи! — А вот у Вирьи вполне получалось кричать громко и пронзительно. — Ты убийца. Твоя свобода — не для меня!
— Дурак! Дурак!!! Он мертв. Кому ты тут нужен? Пойдешь на плаху…
— Он мертв, но Ханма жива! Ханма злая. И будет новый хозяин, тоже злой. И одинокий! Он придет в зверинец. Мы будем говорить!
Темные панцири вахтангаров собрались линией. Дугой. Полукругом. Еще немного и петля замкнется. Туран зарычал, натянул узду, заставив сцерха попятиться, а потом бросил зверя в сужающуюся горловину. Левая рука отнялась… Нет, это показалось лишь на мгновение, после которого пришла боль. Она же будто разморозила левое бедро, заставляя мучительно отозваться тем же, созвучным и раздирающим.
Прижимают! Гонят к краю площади, прямо на стену, подальше от арок! А у входов и того хуже — прирастают кунгаями черные пробки.
Сцерх несся прямо на желтоватую кирпичную кладку, сшибая остатки зрителей. Позади пылала гора мяса, все еще похожая на тигра-нуая.
— Аджаааа! — взвыл Туран.
Зверь, истыканный стрелами, ошалел от боли.
Еще чуть-чуть — и конец. Стена и поломанные кости. Или стража и кости разрубленные. А ведь подумалось было, что спасение есть…
Сцерх прыгнул. Изогнулся всем телом, распластался на стене, цепляясь за выступы, и пополз, пополз, пополз! Деревянный балкончик заскрежетал, балка вывернулась вместе с куском штукатурки и зашуршала вниз.
Бедро рвануло болью… И напугало свободой. Туран вцепился в упряжь, чувствуя, как сползает седло, как уходит куда-то стремя под здоровой ногой, а ящер карабкался все выше, к фигурному парапету, отчеркивающему небо. Когтистые лапы выдрали еще несколько глиняных прямоугольников, и сцерх перевалился через невысокий бордюр. Затрещала черепица. И одновременно с этим Туран начал соскальзывать по мокрому от крови сцершьему боку. Зверь еще бежал куда-то, опережая несущиеся следом трещины, огибал дымоходы, но Туран уже перестал чувствовать болезненные встряхивания, не видел слепящего Ока, в упор рассматривающего беглецов.
Он не заметил даже длинного прыжка с одной крыши на другую, как не ощутил и перемалывающего падения сквозь черепицу, камень и дерево, то ли подальше от Всевидящего, то ли именно на встречу к нему.
Лишь пылкие юноши да страдающие любовным недугом девицы расточают клятвы о том, что разделят смерть, как делили жизнь. Но, взрослея, и они приходят к пониманию, что смерть, в отличие от жизни, неделима, и каждому она своя.
Аркас Безвзмах, ханмийский палач.
Элья догадалась о том, что случится, за долю мгновенья до того, как светловолосый кхарнец взлетел на спину ящера. Всё поняла, увидев выражение на его лице: отчаяние, страх и решимость. Почувствовала, но опоздала, как самый паршивый недофейхт… Её крик потонул в гомоне толпы, когда по площади, пугая людей, полетели клубы дыма, а из распахнутых клеток рванула горящая живность.