А его кровь — холодная и не дымится вовсе. Или всё же?.. Капли засыхают на ногтях, а белесые паутинки ползут плющом по волосам вверх и в глубину.
— Ты что делаешь, идиотка? — Морхай успел подхватить падающего кагана и вместе с ним Элью, рывком — не сдержав стона — вернуть в седло. Прижать коленом колено и замахнуться плетью.
— Помогаю. Должна чувствовать. Я. Эман. Кровь. Сердце.
Как ему объяснить, когда нет времени? Но понимает. Выравнивается, морщась от боли, поддерживая и её, и Ырхыза. А справа, с другой стороны, Элью вдруг подпирает всадник в изодранном плаще.
Теперь падать некуда. И дворец скоро. Все получится, нужно лишь сосредоточиться… Она фейхт, она знает такие раны. Пусть грубо и криво, но она выплетала когда-то собственные линги. Но как выплести нечто из пустоты?! И даже не себе — чужаку… врагу… человеку.
— Дыши, аалари, дыши! — Родной язык. И еще более близкое — аалари.
А эман льется через кожу по чужой крови, распирая вялые от кровопотери вены, тревожа ослабевшие нити, добирается до сердца. На долю мгновенья оно замирает, ошеломленное новой болью — без боли не бывает жизни, прости — и снова сжимается в древнем ритме.
Сжалось. Раздалось. Сжалось. Раздалось. Удары копыт о мостовую, распахнутые ворота дворца. Уже совсем рядом. Кырым поможет, ты только продержись.
И диафрагма, поднимаясь, выдавливает воздух из легких, и снова падает, заставляя что-то в самой глубине раскрываться, глотать новую порцию.
Поймать на вдохе. Поставить пленку-щит на плевру пусть в ресницу толщиной, но что бы не пробило осколками ребер… Как больно! Уже не понять, кому из них хуже, но это ничего, это пройдет. Потом, когда ты выживешь.
Еще вдох и еще выдох, и остатки эмановой пыли после фанатичного просеивания бесплодной пустоты внутри… Уходят, чтобы дать человеческому телу несколько мгновений жизни. Голова кру́гом, и туман. А рядом водоворот, затягивающая воронка. Надо бы заткнуть, зарастить, сдавить мышцами и закупорить вязкой, твердеющей кровью. Ран слишком много. Не снаружи, но внутри.
— Быстрее, сволочи! — сквозь пелену донесся голос Морхая. — Обоих снимайте! Осторожнее, вашу мать, осторожнее!
Ругается, и голос звенит от волнения, а от этого дрожит чужое сердце под Эльиным плывущим взглядом, замирает, треклятое, сопротивляется помощи.
— Помоги ей! Вперед!
Бег. Что вокруг, уже не понять. Чьи-то руки поддерживают грубо, но надежно. Ставшие чужими ноги отсчитывают шаги, а пальцы — биение на запястьях Ырхыза. Лучше стало? Хуже? Помогла она хоть чем-то или ей просто показалось, что помогает?