— Нет.
А если бы и догадывался, то не сказал бы. Ибо плевать Орину на Ласку: он, как охотничий пес, встал в стойку и верхним нюхом пытается отыскать добычу. А что приманка погибнет на охоте, так это дело десятое.
Нет, не пойдет.
— Я не знаю, кто и зачем забрал Ласку, — сказал Бельт. — Но ее можно вытащить. А сквитаться потом. Позже.
Поправив сбившуюся к уху тряпицу, Орин уже спокойнее произнес:
— Бельт, где твои мозги? Ты лезешь в ловушку. А проклятая девка того не стоит…
— Я получу склану?
Ремень в руке натянулся, чуть не выскользнула из-под него золоченая плеть.
— Склана нужна здесь, — с неохотой сказал Орин. — Она — спасительница ясноокого кагана. Чудотворница, мать её. Кырым и Урлак так говорят. Но если они позволят — забирай серошкурую, меня от нее передергивает.
— Благодарю.
Пустое слово, как и весь разговор. Разрешение — это все, чем помог ясноокий каган. Большего или не может, или не хочет. Свою рыбу он уже вытащил и заветные желания на других тратить не станет.
Толкнув клетку с белыми пичугами, которые заметались, рассыпая оперение, Орин сказал:
— И еще одно, чтобы между нами все было честно: надеюсь, что Ласку — даже если она жива — все-таки придавят. И ты окончательно освободишься из плена этой наир.
— Главное, не пытайся помогать такому освобождению.
Белое перышко опустилось на плечо. Добрый знак? В знаки Бельт не верил, но стряхивать перо не стал.
— Угроза ясноокому кагану?
— Просьба к бывшему вахтангару.
— Я услышал, камчар.
Прощание завершил поклон, а в голове уже складывался путь в крыло хан-кама. Предстояло поплутать.
Золотистые лианы вытекали из чаши, но не касались пола. Четыре колонны торчали углами невидимой клетки, где вежливый помощник и оставил Бельта, попросив не трогать золотарницу.
Значит, золотарница. Не похожа что-то на рисунки. И на ласкином кубке, сгинувшем непонятно где, она по-другому выглядела. А в жизни — веревка веревкой, дернешь — наверняка порвется.
Но вместо лианы Бельт в очередной раз потянул ремень, перекрутил и смял его.
— Надеюсь, повод для разговора достаточно серьезен? — проворчал хан-кам, медленно приближаясь к чаше.
Вместе с неимоверной усталостью и раздражением он принес запах пота, столь резкий и необычный, что заметил даже привычный к армейской вони Бельт.
— Ясноокий каган позволил мне просить вас о подарке.
— Чего я и опасался: несвоевременная трата времени. Паршивый каламбур, особенно несмешной в эти дни.
Каждый шаг хан-кама отзывался в шраме болью, точно не по бело-черным плитам ступал Кырым-шад, а прямо по лицу. Проклятье, только на это не хватало отвлекаться.