И хорошо. По противоположной стороне остальные и прорвутся… Но медлят-то чего? Ждут, пока зверь начнет рвать человека, забыв о других жертвах?
Нет, просто ждут. Бельт поплевывает на ладони, склана распускает тяжелый пояс, оборачивая им руку навроде кистеня. Глупо…
Или нет?
Голем, припав к земле, подполз и ткнулся мордой в колени, повернул голову, напрашиваясь на ласку. И дрожащие пальцы скользнули по грязному металлу.
— Прощаешь? Ну хоть ты меня прощаешь… Пару нашла? Умница. Он хороший.
За стальными ребрами голубоватым светом засветилось нечто размером с некрупную тыкву.
— У нее яйцо, — пробормотал Туран сам себе.
— Это то, что когда-то было поводком, — произнесла склана, почесывая бока любимцу Ырхыза. — И плетью. Я отдала их за стенами замка…
— А я ведь не только твоего кагана предал, бескрылая. Сначала товарища. Бросил умирать. Даже не знаю, что с телом стало. Потом Ыйрама, хотя о нем не жалею. Людей, когда сцерхов помогал натаскивать. Сцерхов, когда их убивал. РуМаха, когда стихи писать перестал. Маранга, Ырхыза. Вирью… И всегда оправдание было. Всегда ради того, чтобы мир стал лучше.
Стальные клыки перехватили руку, сжали — острые края примяли кожу, еще чуть-чуть и кости захрустят.
— А как мир станет лучше, если я становлюсь хуже? Если я — тоже мир? И ты? И он? И все?
— И я, и ты, и он, и все вокруг — семена, — сказал Аттонио, осторожно касаясь железного подреберья. — А семя к семени — будет поле.
Металл холодил руки, но острые с виду клыки не ранили. Отпустит? Она не живая, еще один призрак искалеченного мира.
— В наших силах хотя бы попытаться, чтобы новое поле не стало кормушкой для очередной дряни, — закончил художник.
Бельт Стошенский взял за руку рыжую Ярнару и буркнул:
— Хватит языком молоть. Пошли, пока пропускают.
Между притихших зверей, между валунов и хрустких обломков, между теней и отблесков, шаг за шагом.
— Не бойся, Туран ДжуШен, — сказала Элья, помогая перебраться через завал. — Я… Мы тоже простили тебя.
Каменные стены больше не давили на людей. Впереди был свет.
Ящерам нравилось наблюдать. В округе нашлось немало мест, откуда было видно, как рвут друг друга человечьи стаи. Как, спустя несколько лет, пришедшие издалека и пахнущие солью, поджигают душное каменное гнездо. И как еще через столько же совсем другие отстраивают его, подгоняя кнутами серошкурых людей-мотыльков. Как огромные стальные звери замирают на полях, словно обессилев от голода, и со временем превращаются в скелеты, обглоданные ловкими человеками с крючьями и лестницами…
Ящерам было хорошо вдвоем до очередного снега и холода, который погрузил обоих в сон. Весной проснулся лишь один. Он не бросил подругу, ставшую не-живой по-настоящему. Он звал её, грел, прижимаясь к железному телу, и вылизывал потухшее брюхо. Носил еду и рассказывал о мире, где стало по-другому дышаться.