У арабов был их субботний вечерний парад с волынками, барабанами и трубами: мне он навел на мысль Хайку: —
Бродя по ночному пляжу
– Военная музыка
На бульваре.
Внезапно однажды ночью в Танжере, где, как я уже сказал, мне было скучновато, около трех часов утра задула одинокая флейта, и приглушенные барабаны забили где-то в глуби Медины. – Я это услышал из моей мореобращенной комнаты в Испанском квартале, но когда вышел на свою плиточную террасу, там ничего не было, кроме спящей испанской собаки. – Звуки неслись из-за многих кварталов, к рынкам, под магометанскими звездами. – То было начало Рамадана, поста длиною в месяц. – Как печально: из-за того, что Мохаммед постился с рассвета до заката, целый мир из-за веры под этими звездами тоже так станет. – На другом изгибе бухты подальше вращался маяк и отправлял свой луч мне на террасу (двадцать долларов в месяц), разворачивался и овевал берберские холмы, где дули в еще более причудливые флейты и барабаны постраньше и пониже, и дальше в рот Гесперид в мягчеющей тьме, что уводит к заре у побережья Африки. – Мне вдруг стало жаль, что я уже купил себе билет на пароход в Марсель и уезжаю из Танжера.
Если когда вам придется плыть пакетботом из Танжера в Марсель, никогда не езжайте четвертым классом. – Я-то себя считал эдаким умненьким, все повидавшим путешественником и экономил пять долларов, но когда на следующее утро в 7 взошел на пакетбот (огромная синяя бесформенная глыба, что показалась мне такой романтичной, пыхтя вокруг танжерского мола из Касабланки дальше по побережью), мне тут же велели ожидать с бандой арабов, а потом, через полчаса загнали стадом в носовой кубрик – казармы Французской Армии. Все койки были заняты, поэтому пришлось сидеть на палубе и ждать еще час. После нескольких отрывочных блужданий среди стюардов мне сказали, что койку мне не выписали и никаких распоряжений касаемо моей кормежки или как-то сделано не было. Я был практически заяц. Наконец я увидел шконку, которой, похоже, никто не пользовался, и присвоил ее, сердито спросив солдата неподалеку, «Il y a quelqu’un ici?»[15] Он даже не потрудился ответить, лишь пожал мне плечами, не обязательно галльское пожатье, а общее, усталое от мира, усталое от жизни пожатье Европы в целом. Я вдруг пожалел, что покидаю довольно равнодушную, однако честную искренность арабского мира.
Глупая эта лоханка отчалила через Гибралтарский пролив, и тут же начало яростно качать долгими донными волнами, вероятно худшими на свете, что происходили от скалистого дна Испании. – Уже настал почти полдень. – После краткой медитации на койке, покрытой джутом, я вышел на палубу, где солдатам приказано было выстроиться с их пайковыми тарелками, и уже половина Французской Армии на этой палубе потравила, поэтому по ней невозможно было ходить, не поскользнувшись. – Меж тем я заметил, что даже пассажирам третьего класса накрыли обед у них в столовой, и у них были свои каюты и обслуживание. – Я вернулся к своей шконке и вытащил старые причиндалы походного мешка, алюминиевый котелок и кружку, и ложку из рюкзака и стал ждать. – Арабы по-прежнему сидели на полу. – Здоровенный жирный немец, старший стюард, похожий на прусского телохранителя, вошел и объявил французским войскам, только что с несения боевой службы на жарких границах Алжира, что надо встать по стойке «смирно» и заняться уборкой. – Они молча воззрились на него, и он ушел со своей свитой крысят-стюардов.