– Для начала окажи любезность и не перебивай, пока я не закончу, – сказала я, подняв указательный палец. – Я согласилась с теорией, что индивиды в большинстве случаев предпочитают удовольствие боли, лишь по большей части. И ты бы тоже согласился, мистер Крутой Квотербек. Разве ты не принимаешь большинство решений, руководствуясь своей славной футбольной карьерой и тем, что приносит тебе удовольствие?
Студенты крутили головами туда-сюда, словно наблюдая за каким-то странным теннисным матчем.
– Ты права. Но я это делаю еще и для зрителей, для товарищей по команде. Им нравится футбол, в отличие от некоторых.
– И что это значит?
– Это значит, что в Алабаме, Шекспир, футбол и есть самое большое удовольствие: играть, смотреть, тренироваться. Мои тренировки и, как следствие, мой успех приносят пользу как мне, так и другим. Ты, похоже, единственная, кому это не нравится.
– В таком случае ты только подтвердил мою правоту. В Алабаме «большее благо для большего количества людей» – это футбол, так как он приносит удовольствие большинству населения, – самодовольно ответила я.
Роум провел рукой по небритому подбородку.
– С этой точки зрения, может быть, ты и права, но не всегда все так просто.
Я сложила руки на груди, желая услышать ответ.
– Продолжай.
– Ты говоришь, что индивиды делают все ради удовольствия и чтобы избежать боли, чего-то, что им не нравится?
Я кивнула.
– Да.
– Но многие делают то, что причиняет им боль и неудовольствие, чтобы угодить потребностям и желаниям других.
Я предположила, что он подразумевает их странные отношения с Шелли, которая в данный момент хмуро наблюдала за нашим спором.
– О, не думаю, что это всегда так уж мучительно – делать что-то, чего желает другой.
Роум крепко сжал карандаш в руках и процедил сквозь зубы:
– Объясни понятней, Шекспир. К чему ты клонишь?
Начав, я уже не могла остановиться. Злость на него, копившаяся во мне несколько дней, теперь рвалась наружу.
– Что ж, давай используем для примера секс. Один из двух людей, принимающих участие в акте, желает этого больше, а другой может практически не испытывать влечения, но все равно сдается и делает это, чтобы осчастливить первого. Хотя – и в этом вся ирония – тот, кто несчастлив, все равно получает сексуальную разрядку, следовательно, вообще не испытывает неудовольствия. Не правда ли? – Эти слова я адресовала прямо ему.
Карандаш сломался в его руках.
– А как насчет того, когда человек решает из-за какого-то странного, необъяснимого притяжения, что неплохо было бы поцеловать другого, но потом, задним числом, понимает, что это было гребаной ошибкой. Он впервые в жизни говорит о чем-то личном, ведь считает этого человека другим и думает: «Может, я могу довериться этому человеку, открыться ему по-настоящему?» А потом осознает, что сделанное было глупостью и вообще не должно было произойти. И окончательно убеждается, что люди – это просто большое разочарование.