Марина расхохоталась:
— Неужели правда, Саша?
— Это было давно и… может быть, неправда. Во всяком случае, сейчас я уже на такую абракадабру не способен.
…Расходились за полночь. Александр Дмитриевич вышел проводить гостей. Когда вошли под арку, Марина в темноте оступилась и тут же набросилась на Сергея:
— Хоть бы под руку взял, тюлень…
Сергей, чуть приотстав, прикуривал на сквозном ветру, прикрыв огонек лацканом пальто.
— Во мужья-то пошли… опора! — не унималась Марина, и не понять было, то ли наигранное возмущение было в ее голосе, полуирония, то ли действительно гнев.
— Цыц! — прикрикнул на нее Сергей, догоняя Александра Дмитриевича.
— Ну, братцы… — развел руками Александр Дмитриевич. — Посмотришь на вас — сама нежность, сама любовь!
Марина вздохнула:
— Нежность… что это такое после пятнадцати лет замужества?..
— А у меня перед глазами фотография ваша все время стоит… — раздумчиво проговорил Александр Дмитриевич, — где вы целуетесь под березой на даче…
— Ты знаешь, что наш Димка написал на ней?.. — Сергей даже остановился, возбужденный. — Комбинированная съемка! Да-а… А четырнадцатый год всего, седьмой класс…
— Машеньку давно видел? — спросила Марина, когда дошли до остановки.
— Не очень. После командировки встречались, в цирк ходили.
— Большая?
— Догоняет в росте. В будущем году музыкальную школу кончает.
— Инструмент-то купил ей, весной, кажется, еще собирался.
— Давно.
— «Стейнвейн» небось какой-нибудь, «Шредер»?
— Да нет, поскромнее.
— Да… года идут. — Марина взяла Александра Дмитриевича под руку, сжала локоть. — Года три уже, как ты в разводе, а то и больше…
— Заматерел мужик… — Сергей крякнул, глубоко затягиваясь сигаретой. — Слушай, а что-то, в самом деле, какой-то ты не такой сегодня, не в себе. Какая-то, понимаешь ли, загадочная грусть…
— Все-все, друзья мои, не надо слов. Когда-нибудь, как-нибудь, что-нибудь — в морозную ночь у камина. А сейчас у меня все в порядке. И вот ваш автобус.
Автобус, подобрав гостей, пыхнул пару раз выхлопной трубой, мигнул на прощанье у перекрестка глазом и смешался с потоком машин.
* * *
На другой день шел снег, обильный, густой, тяжелый. Медленно, точно исподволь опускался он на головы и на плечи прохожих. У Александра Дмитриевича запорошило шапку и воротник, ледяные ватные комочки слепили глаза, обжигали щеки и подбородок.
А в сквере неподалеку от дома уже намело легкие сугробы. Зима, как домовитая хозяйка, распорядилась уже первым своим днем. У входа в сквер, прижавшись к чугунной ограде, целовались парень и девушка. У их ног, распушив перья, деловито прохаживались мокрые неопрятные голуби. Тут же на влажной от подтаявшей пороши скамье двое мужчин сосредоточенно разливали в граненые стаканы водку. Не желая мешать занятым людям, Александр Дмитриевич свернул на боковую аллею. Посмотрел вверх. С неба все сыпало, сыпало. «Так же, как и сто лет назад, — почему-то подумал Александр Дмитриевич. — Идет снег. Так же целуются люди, пьют вино… А впрочем, так ли?.. И что же будет еще через сто лет? Если сейчас век Целины и Космической Целины, век прогресса, сексуальной революции и акселерации детей, то что же будет тогда, если Земля уцелеет? Хочется верить все-таки в разум…»