А как любила вспоминать она о театре, до которого было — тоже рукой подать. С каким упоением рассказывала она в длинные вьюжные вечера соседкам в эвакуации о Станиславском, Тарханове, о Книппер и юной Тарасовой, о Качалове. И, конечно, под влиянием этих рассказов Александр Дмитриевич еще ребенком пристрастился к театральным радиопередачам, а едва ли не с первых школьных шагов перечитал весь классический репертуар русского театра.
Так уж случилось, что поклониться праху матери Александру Дмитриевичу надо ехать далеко, в чужой, неродной город. И он бесконечно счастлив, что время и люди пощадили этот желтый особняк, хотя рядом снесли целый квартал крутобоких, приземистых, крепких еще домов — строили новый театр. И стоит он теперь здесь, кубический и фундаментальный, точно стиляга среди бояр, точно гигантский памятник кирпичу.
…Возвращался Александр Дмитриевич все так же пешком. Когда добрел до сквера, вдоль аллей медленно, как в театре, начали загораться голубые неоновые фонари на столбах. Стряхнув перчаткой снег с края скамьи, он присел. По странному совпадению на скамейке напротив, что при свете дня служила для желающих рюмочной, сидел и клевал носом сутулый плюгавенький мужичок. Фонарь светил прямо над его головой, и Александр Дмитриевич смог его хорошо разглядеть.
— Господи… горе мне с тобой! — послышалось вдруг слева, и из-за кустарника на аллею выбралась женщина средних лет, невысокая, в тонком пуховом платке. В одной руке она держала небольшие металлические санки с гнутой спинкой, другой вытягивала за пояс-кушачок из-за куста упирающегося парнишку лет четырех-пяти, и шубейка его, и валенки, и даже шапка были заляпаны мокрым снегом. Поставив ребенка на твердое место у кромки асфальта, женщина принялась тщательно сбивать с его одежды снег. В это время прикорнувший на скамье мужичок вдруг привстал, голова, по-видимому, перетянула его, на полусогнутых заплетающихся ногах он сделал несколько шагов и таким образом очень неуверенно поковылял к выходу.
— Мама, а что это с дядей? — тотчас же отреагировал мальчуган.
— У него ножки болят, стой, не дергайся, Андрюша.
Мальчик, надувшись, отвернулся. Но через минуту не выдержал:
— А разве взрослым можно обманывать?
— Ты о чем это?
— Я же вижу… он пьяный.
«Картинки жизни…» — невесело подумал Александр Дмитриевич и поднялся. За деревьями увидел свой дом, напоминающий отсюда огромный пятипалубный теплоход со светящимися окнами кают. На секунду вдруг показалось, что светится и его, крайнее на третьем этаже, окно под чужим балконом. Сделав несколько широких шагов, он отчетливо увидел в проеме между деревьями угол дома, свой этаж и темное свое окно и уже неторопливо свернул на боковую аллею к выходу.