— А слева от тополей, где мазанки, — пулеметные гнезда, — заметил Григораш.
— Молодец, генацвале! — похвалил сержант.
— Эх, скорректировать бы сейчас огонек наш, — вздохнул Кирсанов.
— Ничего. Вернемся, скорректируем, — уверенно сказал Джавахишвили. — Туго им придется…
Через два часа канонада утихла, и Джавахишвили приказал всем спуститься вниз: поднялось солнце, и разведчики могли быть легко обнаружены.
День тянулся очень медленно. В районе мельницы до вечера так никто и не появился.
— Не опомнятся гады никак после артподготовки, — сказал Кирсанов.
— Пожевать у тебя нема, кум? — спросил Григораш.
Кирсанов развел руками:
— Не думали, что задержимся тут.
Джавахишвили вытряхнул из кармана несколько сухарей, сдул с них крошки табака:
— Зовите ребят.
Подошли Стрелков и Неверов.
— Вернемся… шашлык из тушенки сделаю, — пообещал Джавахишвили. — А пока — это…
Каждому досталось по небольшому сухарику.
— Там в амбаре мука, — сказал Неверов. — Только плесенью пахнет.
— Пробовал, что ли?
— Голод не тетка.
С наступлением темноты решили рассредоточиться: Джавахишвили и Стрелков спустились в подвал с крохотным оконцем, выходившим во двор. Кирсанов и Григораш спрятались в амбаре, за кулями с полусгнившей мукой, а Неверов затаился на противоположной стороне двора, в кустах, возле самого мельничного колеса.
Следующая ночь также не принесла ничего нового. Наутро, оставив Стрелкова наблюдать у одного из окон, разведчики собрались в амбаре.
— Ну и мамалыга! — возмутился Кирсанов, убирая со рта остатки мучной кашицы.
— А по мне — лучше, чем ничего, — Неверов, скатав на ладони кусочек мучного месива, отправил его в рог, Джавахишвили раздавил пальцами комок серой спрессовавшейся муки.
— Вот что, — сказал он, просыпая меж пальцев мучную пыль, — все равно днем возвращаться нельзя. Будем дежурить до ночи. Кирсанову сменить у мельничного колеса Неверова… я тоже перейду на этот пост. Остальные — по местам…
Шли вторые сутки засады. К вечеру небо затянуло тучами. Стало быстро темнеть.
Первым услышал шум Неверов, примостившийся за кулями с мукой, рядом с Григорашем.
— Слышишь?..
Звук был трескучий, металлический, будто кто-то во всю мочь раскручивал лебедку или колодезный ворот.
Григораш приник к расщелине в ветхой разбитой двери.
Немцы подошли близко. Их было двое. В сумерках хорошо можно было разглядеть, что шедший впереди нес в руках телефонный аппарат и окантованный железом чемодан. Второй, держа в руках тяжелую катушку, тянул за собой телефонный кабель. Катушка, разматываясь, верещала металлической ручкой, задевавшей за обод.