— Так, так! — встрепенулся Лядов.
— Я давно начал собирать материалы по аналогичным делам, — шептал Сикорский. — Сначала они заинтересовали меня только как тема для монографии, посвященной массовым бредовым состояниям, однако по мере углубления в эту область я делал все более неожиданные и удивительные открытия. Лет десять назад я систематизировал разрозненные факты и… — тихий голос профессора пресекся, но потом он овладел собой и продолжил. — Что скрывать! Я испугался и засунул свои материалы в самый дальний ящик стола. Не хотелось прослыть ретроградом, а то и сумасшедшим. Но нельзя же вечно хранить молчание! Я говорил декану Оболонскому, что нам, старикам, уже нечего бояться — жить осталось совсем ничего. Увы, я не смог его убедить. Не смею его осуждать, но сам молчать не намерен.
Профессор откинулся на спинку кресла и, казалось, погрузился в дрему, прикрыв пергаментными веками глаза и сложив на груди непомерно крупные кисти рук, покрытые узловатой паутиной жил и сосудов. Однако он не спал. Его обвисшие усы дрогнули, и он начал говорить еле слышным голосом:
— Это одинаково в любой стране. Когда обнаруживается зверское убийство, происходит наведение на ложный след. Всеми способами, в первую очередь путем подкупа, стараются воспрепятствовать доведению такого дела до суда. Как по команде раздается хор голосов, утверждающих, что это обычное уголовное преступление, которое вовсе не должно привлекать внимание общества. Одновременно с этим, умело и зачастую успешно, направляется подозрение то против родных убитого, то против его единоверцев и единоплеменников.
— Ради Бога, не томите! Ваше мнение, кто это делает? — спросил Лядов.
Профессор отвечал монотонным бесстрастным голосом:
— Подобные преступления должны быть объяснены расовым мщением такой народности, которая, будучи вкраплена среди других наций, проявляет в них черты своей расовой психологии и время от времени совершает злодеяния, весьма сходные между собой по своим исключительным особенностям. Это мщение названо профессором Леруа-Болье «вендеттой сынов Иакова».
При последних словах Чаплинский буквально подпрыгнул на стуле. По телу пробежала мелкая дрожь. Лядов расспрашивал Сикорского, задавал вопросы, но прокурор уже ничего не слышал. В его ушах не переставал звучать тихий монотонный шепот: «вендетта сынов Иакова… вендетта сынов Иакова… вендетта сынов Иакова…»