— Если бы он жил, мама не стала бы параноиком, и, может, Эйприл не была бы такой саморазрушительной. Но я даже не могу сказать матери, что мне жаль за то, что была таким трусом. Если я скажу хотя бы слово об этом, это посчитают изменой.
— Моя мать так боится принца, что есть вероятность, что она отвернется от меня. Разве не будет забавно, когда меня предаст собственная мать за попытку извиниться?
— Но ты думал об извинениях.
— Конечно, а ты?
Нет, никогда, впервые — два дня назад.
Может быть, Элиот более хороший человек, чем я.
— Мой дядюшка не понимает, как люди умудряются что-либо создавать. Все, что он знает — как разрушать. Твоя мать создает из тишины музыку. Он этим очарован.
Я не знаю, как ответить на это наблюдение, потому просто созерцаю город.
Что-то вспыхивает на тротуаре. Обычно я бы предположила, что этот огонь — попытка создать тепло. Но сегодня это может быть просто случайным актом уничтожения.
— Мы всегда думали о том, почему дядюшка Просперо отпустил твою мать. У тебя был брат, так?
Как он мог не знать вещь, которая определяет всю меня?
— Мы были близнецами.
Элиот не может понять, что это значит, но у него хватает порядочности сказать:
— Я сожалею.
Я борюсь со слезами. Потеря Финна никогда не перестанет ранить.
— Ты уверена, что он умер? — спрашивает Элиот.
— Да.
— Ты уверена, что его не пленили? — когда я качаю головой, он продолжает. — Твой отец годами держал принца в страхе. Но вдруг принц решает, что ему все равно. Либо он больше не боится твоего отца, либо есть что-то, чего он боится больше.
Элиот берет горсть листовок, но вместо того, чтобы дать их мне, он позволяет им упасть. Но я до сих пор вижу слова ДОЛОЙ НАУКУ, повторяющиеся снова и снова. — Я не хочу жить с еще одной чумой. Это Красная Смерть. Я никогда не хотел видеть... — он указывает на город. Независимо от того, опустилось ли солнце, здания здесь тоскливые и темные. — Я не хочу видеть, как этот город выгорит дотла.
Его голос дрожит. Большинство бы не услышало, но я замечаю.
Он резко поворачивает.
— После того, как мой дядя выпустил нас из дворца, мать попросила меня жить с ней и Эйприл в нашей старой квартире в Башнях Аккадиан. Но там было слишком много воспоминаний об отце, поэтому я жил в квартире в кампусе. Я тогда писал настоящие стихи. Изливал боль в словах. Я был счастлив, пока не осознал, что я — единственный, кто может сделать что-то с ухудшающейся ситуацией в городе. Я могу сделать что-то, чего мой дядя никогда не сможет. Это то, что я должен сделать.
Я удивляюсь, как он может быть таким высокомерным. И почему-то я верю ему.