Я не обращаю внимания ни на бурые, покрытые запекшейся кровью ожоги на плоском животе, ни на разбитые переломанные пальцы. Я впиваюсь взглядом в пустые глазницы и чувствую, как земля уходит из-под ног.
– Где тут у вас туалет? – Я умоляюще смотрю на белобрысую тетку.
Она машет куда-то в сторону коридора.
Я бегу мимо нее, мимо Самохина. В туалете меня выворачивает. Я хочу кричать, но звук застывает у меня в горле. Снимаю футболку, прислоняюсь спиной к холодному кафелю и теряю счет времени.
– Эй, ты бы, может, оделась.
Я поднимаю зареванное лицо. Передо мной аккуратная строгая шпилька, красивые ровные ноги, серая юбка, пожалуй слишком короткая для серьезного заведения.
– Что, совсем херово?
Я узнала ее. Это Лена, девица-аналитик. Та, которая с Самохиным.
– Вот ведь до чего доведут человека, уроды. Давай помогу подняться.
Она моет мне физиономию под краном. Затягивает волосы в хвост. Я надеваю майку и мимоходом бросаю взгляд в зеркало. На моей спине ничего нет.
Лена выводит меня в коридор и усаживает на стул. Краем уха я слышу, как она препирается со следователем:
– Самохин, вы там что, совсем охренели? Вы что с девчонкой делаете?
– Проводим следственные мероприятия. Она у нас главный подозреваемый. – В голосе у Самохина сарказм и раздражение.
– Вот только не надо гнать. Я видела это дело. Она такой же подозреваемый, как я – Мария Тереза.
– Реально, у нас, кроме нее, никаких зацепок нет. А с этим, третьим, трупом так вообще. Там, наверху, нас уже прессуют – если серию не раскроем, всем кирдык. А она молчит.
– Ну не знаю, дозу ей дайте, что ли. По-моему, ей надо.
– Не надо. Мы у нее брали кровь. Там все чисто.
– Ну тогда психолога позовите или, там, психиатра. В деле, кажется, про это что-то написано. А то она у вас тут загнется, будете начальству объяснять.
Я не спала почти двое суток. Я устала. Кажется, психолог это понимает.
У нее интересное лицо, не то чтобы красивое, не очень молодое, но интересное. Ее глаза чуть раскосые, как у корейцев-метисов.
– Юленька, вы устали, вам нужно отдохнуть, но поймите, пока вы молчите, может погибнуть еще кто-нибудь.
Я встречаюсь с женщиной взглядом. Там, на поверхности, – самое яркое воспоминание. Обычно – это самое последнее, но иногда – самое болезненное, перебивающее все остальное. Под ним, как правило, омут различной глубины. Воронка. Зеркало души.
– Почему вы не уйдете от мужа? – спрашиваю я.
Психолог вздрагивает – она думает, ей послышалось. Я повторяю:
– Почему вы не уйдете от мужа? Он же вас бьет. У вас никогда не будет детей, потому что он десять лет назад заехал вам кулаком в солнечное сплетение, и остатки неродившегося плода, завернутые в газету, сгнили в мусорной яме.