Кто мог позвонить мне с телефона убитой девушки? Я просматриваю пропущенные звонки. Есть один. Шесть дней назад. Мне звонят редко. У меня нет друзей и родственников. С работы? Может, они мой номер кому-то дали? Предположим, это Борька. Нет, я не могу такое предположить. Должен быть кто-то еще.
У меня больная, нездоровая память. Я помню много деталей, но упускаю главное.
Вызываю у себя в памяти обрывки воспоминаний, связанных с интернатом. Чувствую: ответ там, потому что кто-то знает обо мне слишком много. Кто-то ждет от меня каких-то действий, какой-то ответной реакции, но у меня с этим сложно. Я так и не научилась реагировать адекватно.
Месяц назад я видела Андрея. Едва узнала его – он так изменился за несколько лет. Просто красавец, от девчонок у него, наверное, нет теперь отбоя. Это была случайная и совершенно необязывающая встреча, мне было немного не по себе, но особого значения я ей не придала. Мы столкнулись у входа в городской парк. Разговор не клеился. Было очень неловко. Как дела, где работаешь, что делаешь? Андрей заканчивал мединститут, похоже, очень этим гордился. Его брали в ординатуру в какое-то суперпрестижное место.
– Может, дашь мне свой телефон, созвонимся?
Я покачала головой:
– Не стоит.
– Ну тогда я дам тебе свой, – Андрей протянул мне листок бумаги, – захочешь, позвонишь.
Мы попрощались. Я скомкала листок и сунула в карман куртки, собираясь выбросить его в ближайшую урну.
Я не вхожу в одну реку дважды – не умею плавать.
Когда мне исполнилось четырнадцать лет, я влюбилась. Это было то самое чувство, на адекватное проявление которого, если верить диагнозу, моральные уроды вроде меня не способны. Андрей был на пару лет старше и казался мне самым умным человеком на свете. Он знал ответы на все вопросы. Статистически, люди с синдромом Аспергера имеют высокие показатели интеллекта. Еще ребенком Андрея поместили в наше заведение с посттравматической идиосинкразией, после того как с родителями произошел несчастный случай. Неизбежность нашего притяжения друг к другу определялась отсутствием других вариантов: мы были самыми функциональными среди неликвидов. Нас многое связывало. Мы могли долго молчать вместе и не испытывали желания смотреть друг другу в глаза.
Мне всегда было интересно, что же происходит от взгляда. Ведь мы все что-то при этом чувствуем, но не все можем об этом рассказать. Почему, например, когда я смотрю в глаза многим людям, мне кажется, что с меня сдирают кожу? И почему, когда я смотрю в глаза Борьке, мне хорошо? Легче всего принять это за выверт больного подсознания, ведь на спине у меня никаких ожогов не остается. Значит, и то, что я вижу, – фикция? Так мне сказал Андрей, а я ему верила.