Белкин повалился на бок. Зажал пульсирующее болью плечо. Его мучительно выворачивало наизнанку, рвота хлестала из носа и рта, но горечь желчи была менее отвратительна, чем сладкий привкус детского мяса.
Потом он долго лежал в темноте. А в голове звучали слова Аракана:
«…человеку необходимо вкусить человеческой плоти и крови. В некоторых же случаях достаточно совершить то, что считаешь самым ужасным…»
Он сделал и то и другое. Он съел сына Уварова. И убил его самого.
Аракан обманул его. Вендиго не мог захватить тело Александра Сергеевича, так как тот мало что не ел человечины, еще и отказался совершить то, что в сердце считал преступлением. Аракан притворялся спасителем, союзником – а сам служил лесному чудовищу. Дух-людоед передал Аракану сына Уварова, чтобы тот накормил Белкина детским мясом; он каким-то образом сохранил жизнь самому Уварову, чтобы Белкин его убил.
Теперь оба условия выполнены.
А значит, дух-людоед может в любую минуту пожаловать за своим новым телом.
Где-то снаружи послышался залихватский пронзительный свист.
Бежать, скорее бежать!
Белкин с трудом поднялся на ноги, подковылял к выходу, сжимая рукой пульсирующее плечо, рванул полог и вывалился на поляну.
Посреди поляны стоял Михель.
* * *
Он заложил руки за спину и с мечтательной улыбкой смотрел в прозрачную темно-синюю высь. Ветерок шевелил неопрятные длинные волосы и кружил поземку вокруг длинных ног. А наверху, в бездонной пустоте, мерцали холодным светом мириады звезд да поблескивал ятаганом серебристый серп месяца.
Все так же мечтательно улыбаясь, лекарь повернулся к Белкину. Тот оцепенел, не в силах шевельнуть ни рукой, ни ногой. Врач вынул из-за спины руку – в пальцах сверкнуло стальное жало скальпеля.
– Чудесная придумка человеческого разума, вы не находите? – проговорил он, вонзил скальпель себе под скулу и одним махом выкроил правую щеку.
Сочащийся кровью шмат плоти шлепнулся на снег, и врач небрежно отбросил его ногой. Белкин будто прирос ногами к земле, не в силах пошевелить ни единым мускулом. Лекарь повернул к нему изувеченную сторону лица и усмехнулся. В свете месяца сверкнули обнажившиеся зубы.
– Не помешала бы симметрия, вы не находите? – спросил он и двумя взмахами отхватил себе и левую щеку.
Вслед за этим он принялся яростно кромсать нижнюю челюсть и подбородок. Полетели темные брызги. Белкин пытался закричать, но горло не слушалось, будто стянутое железной струной; хотел убежать, но ноги приросли к месту, словно в ночном кошмаре. Месяц и звезды пульсировали в небе холодным светом в такт судорожным рывкам скальпеля. Наконец Михель опустил руку. Длинные волосы трепетали на ветру, мерцали глаза… а под ними скалились голые десны. В стылом воздухе от развороченного рта поднимался пар. Михель шагнул к Белкину и нацелил на него лезвие скальпеля.