Как-то раз, когда за ними с Марсильо следили не слишком пристально, позволив им отлить, Овидайя прошептал:
– Вы не задавались вопросом, откуда французы узнали, на каком судне и когда мы будем в Дюнкерке?
Генерал мрачно кивнул:
– Я задаюсь этим вопросом каждую ночь перед сном.
– И что? – поинтересовался Овидайя.
– Возможно, мы просто-напросто недооценили Черный кабинет «короля-солнце» и его сеть шпионов. В каждом порту Средиземного моря у Людовика есть глаза и уши.
Он обернулся к Овидайе и пристально поглядел на него.
– Почему вы качаете головой, Овидайя? У вас есть теория получше?
– Да. Но вам она вряд ли понравится.
Он был уверен, что кто-то их предал. В принципе, под подозрение попадали все члены их группы, за исключением двух людей: в первую очередь его самого, затем Ханны. Овидайя прекрасно понимал, что его отношение к сефардке мешает ему трезво смотреть на вещи, однако кроме того были весьма веские причины предполагать ее полную непричастность. Ханна Кордоверо появилась из совсем другого мира, у нее не было связей, необходимых для того, чтобы дистанционно поставить на уши кого-то в Версале. И оставалось подозревать только людей, обладавших связями во Франции: Жюстеля, Вермандуа, да Глорию. Янсена и Марсильо теоретически тоже можно было считать кандидатами. Однако датчанин казался ему чересчур прямолинейным, слишком простым, чтобы придумать и воплотить в жизнь такой план. Что же до Марсильо… Итальянец был единственным из гераклидов, с которым Овидайю связывали узы настоящей дружбы. Это тоже нельзя было считать логичным аргументом, однако чутье подсказывало ему, что старый генерал не предал бы его.
Стороживший их солдат уже нетерпеливо посматривал в их сторону, поэтому Овидайя изложил болонцу свою теорию сухими короткими фразами. Он ни в коем случае не хотел делать этого в карете, поскольку Янсен, да Глория и Жюстель таким образом тоже узнали бы о его подозрениях.
Марсильо застегнул штаны.
– Луи? Не верится мне.
– Возможно, вы не объективны, – возразил Овидайя.
– Возможно, вы правы. Но до сих пор вы не назвали ни единого серьезного аргумента, который убедил бы меня в этом.
Они вернулись к карете. Больше на протяжении последующих нескольких дней они о подозрениях Овидайи не говорили. Ученый же продолжал размышлять, как узнать, кто стал предателем. Вскоре он пришел к выводу, что нужно подумать о мотивах различных людей, которые могли это сделать. У всех у них были мотивы совершить предательство, включая его самого: деньги.
Чем ближе они подъезжали к Парижу, тем больше солдат видели на дорогах. Полиньяк не хотел объяснять им причины происходящего. От мушкетеров тоже ничего нельзя было добиться, однако Овидайе и остальным время от времени удавалось уловить обрывки разговоров. Солдаты только и говорили, что о предстоящей войне. Голландский статхаудер Вильгельм Оранский, ставший теперь Вильгельмом III, королем Англии, заключил союз с габсбургским императором. После разорения Пфальца излишне кровожадным министром Людовика по фамилии Лувуа к этому союзу присоединялось все больше и больше стран, последними стали Испания и Савойя. Несколько дней назад войну Людовику XIV объявил рейхстаг. Венский альянс потребовал, чтобы христианнейший король вернул все земли, захваченные за все годы: Пфальц, Лотарингию, Страсбург и хорошо известную им крепость Пинероло. Кроме того, ходили слухи, что из-за грядущей войны будут расти цены на зерно. Поэтому в Париже уже начались восстания. Овидайя невольно вспоминал в связи с этим старинную шутку: «Во Франции чернь поднимает восстание, поскольку хлеб слишком дорог. В Нидерландах чернь поднимает восстание, поскольку слишком дорого масло».