Батареи на восточном берегу Калабара хорошо просматривались от дворца. Туда были обращены все взоры. И вскоре ощетинившийся пушками берег извергнул вспышку, дым и грохот, приветствуя царственное дитя. Второй, третий, четвертый, пятый. Город затаил дыхание. Когда шестой выстрел прогремел над речной волной, радостная весть прокатилась от дворца «Джулия» по Парламент-стрит, Парламент-стрит нес ее Адриановой дороге, Адрианова дорога сообщала Дворцовой площади, Дворцовая площадь неистовствовала, передавая новость причалам, набережной и Нортенгерленд-террас. Весь Адрианополь взорвался в приступе ликования. Десять условленных выстрелов произвела батарея восточного берега, а спустя шесть или семь минут, к всеобщему изумлению, ей ответила батарея западного. Над городом снова гремели выстрелы, ровно десять.
В это мгновение в толпу влетел всадник, в котором я узнал генерала Торнтона. Его лицо светилось восторгом.
– Браво, ангрийцы! – вскричал генерал, размахивая шляпой. – Долой шапки и парики, ребята! Я только что из дворца. Вот так новость я вам принес! Близнецы, ребята, близнецы! Крепкие, здоровые карапузы, только для вас!
При сем известии ангрийцы пришли в совершеннейшее неистовство. Я выбрался из орущей и вопящей толпы, затмившей солнечный свет шапками и чепцами. Однако, посетив дворец, я не нашел места покоя для ног своих[67]. За исключением левого крыла, где оправлялась от родов герцогиня и куда были допущены лишь самые доверенные слуги, дворец бурлил: курьеры вбегали и выбегали, во все концы страны рассылались предписания о праздновании знаменательного события и открытии всех гостиниц, таверн и пивных за счет его величества.
Суровое чело Максвелла разгладилось, глаза сияли, а ступни почти не касались земли.
– Я написал на Запад, – ответил он на какое-то мое замечание, – и скоро вся страна объединится во всеобщем ликовании. Олдервуд торжествует. Замок заполнили арендаторы и помещики Хьюмшира. Никто не припомнит такого воодушевления! Хоксклиф в Ангрии разнесет весть от края до края лесов. Я слышал от мистера Стейтона, что лорд Нортенгерленд велел закатить пир арендаторам Перси в случае рождения внука. Мистер Уорнер и мистер Керкуолл последовали его примеру, не сомневаюсь, что и Энара не отстанет, ибо теперь у нас целых два наследника! Канцлер клянется, что Арундел будет сотрясен до самых основ, Каслрей ручается за столицу, а что до Адрианополя, то город уже на седьмом небе от счастья.
– А что герцог? – спросил я. – Доволен?
– Вам ли не знать, лорд Чарлз, что моего хозяина порой трудно постичь. Всю прошлую ночь и весь нынешний день он просидел, запершись в кабинете. Лишь его тесть, леди Хелен Перси и доктор Элфорд были допущены говорить с ним, и только спустя полчаса после рождения сыновей он призвал меня, чтобы дать письменные указания. Когда я вошел, он беспокойно мерил комнату шагами, а лорд Нортенгерленд сидел у камина, погрузившись в печальные думы, словно не жизнь, а смерть вошла в дом. Герцог улыбнулся и весьма сдержанно пожал мою руку. Его ледяная длань дрожала. Я искренне поздравил его с рождением сыновей.