– Достойнейшие крокодилы и аллигаторы дома и поместья, – промолвил он, – кто из вас двоих готов разделить мою невосполнимую утрату? Уильям, твоя желтушная физиономия подойдет. Какая каменная неподвижность мышц! Взгляните на него, отец: брови сморщились, физиономия вытянулась – вылитая скрипка Паганини, уголки губ опущены, лицо посерело, словно скорбь спровоцировала разлитие желчи, черные локоны на смуглых висках струятся с такой неподдельной печалью! О, что за вид – плачущий нарцисс Саронский, рыдающая лилия долин! Мой дорогой Уильям – мой Ионафан, мой Пифий, мой Пилад, мой Иоав, мой Ахат, мой Патрокл, утри слезы. Горевать будем завтра, а сейчас – за дело! Где завещание?
– Вашей светлости известно, что оригинала у меня нет, – рассудительно ответствовал мистер Максвелл, – только копия, заверенная мистером О’Салливаном. Должен ли я прочесть завещание вслух? – спросил он, извлекая громадный пакет, перевязанный, опечатанный и сложенный с казенной скрупулезностью.
– Ни вслух, ни про себя, сэр. Отдайте его вашему отцу, пусть прочтет моему, а вы садитесь и пишите то, что я надиктую. Милдерту О’Салливану, эсквайру, дворецкому поместья Олдервуд. Приступим.
«Сэр, герцог Заморна поручил мне выразить глубочайшую озабоченность вашим рассказом касательно вчерашнего события».
Готово? К тому же это истинная правда! Я и впрямь весьма озабочен.
«Учитывая высокий статус покойного, его светлость высказал желание, чтобы похороны были устроены по высшему разряду, и…»
Пишите, что вы возитесь, Уильям!
«… и приглашения были разосланы тем из оставшихся в живых Двенадцати, кто пока не non compos mentis»[65].
Такая оговорка исключит нашего досточтимого патриарха Колочуна. Пишите, сэр, нечего рассиживаться!
«Итак, по порядку: Уэллсли-Хаус и дворец Ватерлоо примут участие в похоронной процессии, из Адрианополя надлежит вызвать войска. Мой господин дал понять, что возглавит церемонию, будучи самым близким родственником усопшего, а также наследником титула и прочая. Госпожа не прибудет. Его светлость выразил желание, чтобы вы продолжали исполнять обязанности дворецкого, равно как и прочая домашняя челядь. Остаюсь, сэр, вашим покорным слугой, Уильям Максвелл».
Готово? Сомневаюсь, что вы состряпали бы что-нибудь умнее, умудрившись нигде не сфальшивить. А теперь поднимайтесь – следующее письмо я напишу собственноручно.
Мистер Максвелл встал из-за секретера, а его светлость, заняв место дворецкого, взял чистый лист и набросал следующее послание:
«Миллисент, детка, я знаю, твое доброе сердечко будет скорбеть, когда ты узнаешь, что тот, кто должен был быть тебе отцом, скончался от удара несколько дней назад. Но умоляю: один краткий вздох, одна скупая слезинка, ибо большего он не заслужил. Он даже не упомянул твоего имени в завещании, щедрой рукой отдав все до последнего штивера в мои загребущие руки, но знай, я не забуду мою милую кузину. Отныне да не коснется тебя ни единый порыв холодного ветра, Милли. Август теперь твой отец, а равно брат и защитник. Я знаю, моя бедная слепая сиротка, эта весть умножит твою печаль, но если бы я мог принести ее тебе сам, во плоти, то не позволил бы пролиться слезам, или рука, что пишет сейчас эти строки, немедля осушила бы их. Где ты хочешь жить, Френсис? В замке, в старом поместье, в Морнингтон-Корте, во дворце или в Веллингтонстоуне?