— Да я вот… по делу капитана Аристова…
— А-а, по делу Коли Шмайса. И вы еще ничего не рассказали?
— Да я и не знаю ничего!
— О-о, сердешный! Он, видите ли, не знает! А я со спецпроверки! Они там северного оленя говорить заставят! Вкалывают психотропные вещества! Садисты, каты, палачи! И как мужчина я отныне покойник! Покойник! Импотент! Что они мне вкололи? А ведь меня предупреждали! Мне говорили, что запираться бесполезно! А печень, а селезенка? Весь ливер болит! Жить осталось — раз по нужде сходить! О-о, бедная моя Рахи-и-иль!
И он расскажет про датчики, которые закрепляют на голове, про детектор лжи, про наркотические средства. И опять стонет да за голову держится.
Через час-другой его уводят.
Наступает ночь — время одиноких раздумий.
Но снова дверь распахивается — ба-бах! На бреющем пролетает тот же измотанный бескрылый человек и — плюх!
Снова то же самое:
— О-о! Аркаша вы уже такой молодой! Мне-то старому еврею уже все равно, а вы-таки пожалейте себя…
И пошло.
С утра летит на том же бреющем один, второй, третий. Кидают, кидают и кидают. Ни пить, ни есть не дают. А на следующее утро Аркашу ведут на второй этаж к следователю.[46]
— Ну что, Аркадий Изяславович, будем чистосердечно признаваться?
— Не-э-эт! Мне не в чем признаваться!
— Ну, ведь вы человек интеллигентный, не выдержите спецпроверки, и мы все равно добудем на вас информацию!
Приводят его в специально оборудованное под медицинское помещение. Там стоит кресло наподобие гинекологического.
— Садитесь.
Аркаша садится. Входят специалисты в белых халатах. Лепят ему на голову кучу датчиков, на руки, на ноги. И следовательша ему задает якобы последний вопрос:
— Вы будете говорить правду? Если вы не согласны, то начнем спецпроверку.
Он уже почти готов, но надежда умирает последней. Тут входит здоровенный мужик со здоровенным шприцем и набирает в этот шприц ведро какой-то жидкости. Аркаше пережимают жгутом вену и поясняют:
— Сейчас мы вас уколем, и вы будете пребывать в состоянии эйфории. Вам будет не больно. Вам ничего не угрожает. Вам будет так хорошо, что наплевать на понятия, на подельников, на тюремные будни, пропади оно все пропадом: вам-то — хорошо! У вас разыграется фантазия, и вы не будете отличать собственные правду от лжи. А нам будет наплевать на то где правда, а где ложь. Бумага стерпит… Иных способов воздействия на упрямых наука еще не придумала.
Все. Надежда умерла в гинекологическом кресле.
Аркаша говорит тогда:
— Стоп, мадам следователь! Ничем не говорите! Я сам имею чем сказать!
И в новой сухой камере-одиночке, где есть стол и нары, Аркадий Изяславович Маргулис написал столько, что менты, как дрессированные муравьи, всю ночь носили ему бумагу. Он раскололся до мелких юношеских прегрешений, а уж что говорить о наших разбойных делах, где он наплел все, чего знал и чего не знал.