Тупость и юридическая беспомощность даже видавших виды заключенных непреодолима. А образование, полученное мной в "Нижне-Тагильской юридической академии", давало мне возможность оказывать заключенным консультативную помощь, многие дела стали разваливаться и возвращаться на доследование. Это не нравилось в "кумовской"[47] но позволяло мне не только сохранять личную суверенность в камере, но и быть над ней.
Остап Бендер говорил, что нужно чтить уголовный кодекс, и если б те, кто попадает на нары, исполняли наказ Великого Комбинатора, то девяносто, примерно, процентов заключенных тискали бы по кабакам своих пассий, а не тюремные подушки, не зависели бы от "шнырей"[48], от "Левитана".[49] Они не терпели бы голод и холод "трюмов".[50]
Им не пришлось бы "косить", чтоб попасть на свежие простыни "больнички", не надо было бы, привязав к зубу хвост селедки, заглатывать его на ночь, чтобы вызвать отравление организма собственной желчью и симулировать так называемую "механическую желтуху", весьма опасную для истощенного зека.
Им не надо было бы заглатывать наборы шахматных фигур, чтобы пусть ценой резекции желудка загибаться на той же "больничке" и ловить "сеансы", глядя на белые халаты медсестер.
И я постоянно пребывал в состоянии войны на два фронта: ментам я был неугоден как юрисконсульт, а заключенным — как мент, пусть и знаменитый, пусть и сам капитан Аристов. И я шел через "трюмы", через камерные "кипежи", через "отрицаловку", через личные одиночные бунты против тюремного паскудного быта.
…Шло время. Раз в два-три дня, как я уже говорил, меня увозили на очные ставки. А они шли и шли — всплывали по делу все новые и новые эпизоды, связанные с Азербайджаном, Грузией, Прибалтикой, с Киевом и Москвой. Кто-то из потерпевших из приграничья соглашался лететь на опознание, кого-то и шанежками не заманить. Но зека спит, а срок идет.
7
Позволю себе коротенько остановиться на этом, чтобы читателю было понятно: если ты на воле, среди людей ощущаешь иногда дежавю полного одиночества, то здесь оно усиливается стократно. Как-то я уже говорил, что если человека силой тянут на дно, то у него остается один путь — это путь наверх. И мне, чтоб уйти наверх, поступки диктовало не столько знание Уголовно-процессуального Кодекса, сколько звериный инстинкт самосохранения.
Повторяю, я все отрицал.
Что такое очная ставка, на которой ты узнаешь пострадавшего, а он мучительно выбирает тебя из нескольких похожих на тебя человек. Милиция берет их обычно с улицы, а потом дает им справки — освобождения от работы, после чего они, блея от счастья, бегут сачковать на законных основаниях. Пострадавший же вглядывается в эти лица. Они сливаются в одно, и уже все кажутся схожими и преступными. "Вот если бы нос Петра Иваныча да к подбородку Ивана Кузьмича…".