5
В зонах многие прикрывались от тяжелой работы тем, что давали нужному человеку четвертной. В основном это люди из блататы, которые имели деньги с воли. Они у тебя числятся, а на работу не ходят. Чай попили, покурили, спать изволили. А срок идет. И я в месяц, кроме зарплаты, имел еще пятьсот рублей — три зарплаты вольного инженера какого-нибудь КБ. Хватало на краску и на гвозди, и себе оставалось.
Кому-то, вероятно, не понравится, что я брал со своих бригадников деньги. Но не я придумал зоны, не я придумал законы, по которым она живет: сегодня плачу я, завтра, возможно, будут платить мне. Отдых в Сочи дороже стоит, но так ли уж он необходим, как здесь, на лесоповале — вопрос. Да и я не столько люблю деньги, сколько люблю, чтоб они у меня были.
И они у меня были в этом таежном краю. На гарниры хватало. Потому что зона не кормила и все из продуктов нужно было покупать на свои "бабки". Но фраер думал, что в "малине", а проснулся — жопа в глине.
И вот мы строим чисто подпольную баню — благое дело! Нет проекта, утвержденного крутыми архитекторами, нет сметы и непонятно, на какие шиши отстраивается она из пахучего дерева. Но она утвердилась на земле. Она тридцать метров длиной и четыре шириной. По бокам справа и слева чаны, трубопроводы с вентилями и водогрейный котел — металлическая бочка, а в нее заливается вода. Топливо солярка или дрова.
Такие же водогрейные бочки стояли в лесу для разогрева тракторов. Из леса приезжает по двести — триста человек, и всем должно хватать кипятку.
Я послал маме денег. Прилетела родная, как на крыльях. Видит: все хорошо, и я, вроде бы, на свободе. И она решила, что свобода мне опасна:
— Делай, что хочешь, — говорит, — но женись! Мне уже шестьдесят, здоровье никудышное, зубы выпали, сердце прибаливает… Я больше к тебе никогда не приеду…
Я и не понял, о чем это "никогда"… Мы ведь думаем, что мама будет всегда, хотя и знаем, что люди не вечны.
Снисходительно думал, что ей присоветовал кто-то женить меня, чтоб остепенился. А может быть, захотела увидеть внуков. Сколько ж можно ее мучить! И я сказал:
— Хорошо, мама… Будь спокойна…
Мне было тридцать пять лет. Я не курил. Не пил, в том понимании, которое существует на Руси.
Шел 1977 год.