Жаль, что на будущем следствии я не назвал его в числе своих подельников.
5
А киевских жидов мне отчасти жаль…
Так случилось, что это я втянул их в крупный преступный бизнес.
Жили они себе в славном Киеве. Тихо-мирно подворовывали. Приехал какой-то конотопский паренек — помогли с трудоустройством, с родителями перезнакомили. Обогрели. Приютили. Дали какое-то жилье, деньги.
Мне надо было сказать:
— Орлы! Имеем мы по тысяче в месяц — радуйтесь и наслаждайтесь жизнью! Это пять месячных зарплат советского инженера!
А мы ж "тюремщики", как принято было тогда говорить, взрослые дяди: Кашлюнов, Галкин, Юдкин, я, имеющий уже за плечами этапы — использовали их. Так получается. И когда нас посадили, то их матери, наверное, прокляли меня.
Звоню я недавно в Филадельфию Яшке Богатыреву, а трубку берет его мамеле. И она меня через столько лет узнала:
— Коля, это вы?
— Да, — говорю, — Эстер-Мария. Это я…
— А что вы, Коля, хотели?
— А что Коля хотел? С Яковом поговорить.
— А разве вы еще не забыли, что есть Яша?
— Почему же я должен забыть его, Эстер-Мария? Яша для меня близкий человек.
— После того, что было?
— А что было? Немножко посидели в тюрьме… — говорю.
— Вы нам столько горя принесли, Коля. Мы все боимся: как бы в Америку не приехали…
Без комментариев.
А, может, это они использовали нас? Вопрос остается открытым. Да и стоит ли сейчас ломать над ним голову.
Пойдешь в Киево-Печерскую лавру, к дальним святым мощам лбом прикоснешься — легче становится…
6
Пришла пора "рубить капусту", как любил говаривать один мой знакомый поэт.
Известно, что в те времена приличные деньги делались на торговлишке простой газировкой, а уж что говорить о пиве! Местные жиды с пивной базы, похоже, давно сушили сухари и собирали "допровские корзинки", ибо существует определение: жадность фраера сгубила. Сухари-то сушили, а красть — это страсть. И мы стали их "бомбить": заходим в квартиру, проверяем документы жидовского набоба и его ближайшего окружения, предъявляем сияющий печатью ужасной Генеральной Прокуратуры ордер на обыск. Кашлюнов и я выступаем в качестве оперативных работников из Москвы. Понятые наши "коллеги". Приступаем к изъятию ценностей, которых повидали неимоверное количество. Деньги наши стали ваши, а потом — наоборот.
Классика, господа лавочники. Зачем тебе, Изя, сорок пар обуви одного размера, которые стоят упакованными в платяном шкафу? Может быть, ты сороконожка? Нет? А на кой тебе, Додик, пятнадцать костюмов? Моль подкармливаешь, как бывший юннат и тимуровец? Это излишнее проявление гуманизма, это гуманистическая истерика, Давид. А настоящий гуманизм в советской кутузке. Там тебя бесплатно побреют и костюмчик принесут. Ах, не хочешь в тюрьму? Вычеркиваем. А денег-то! По всем карманам и пистончикам брюк напихано! Да во всех костюмах! Не успеваешь вынимать? Сара не успевает их утюжком гладить? Нет, мы тебя не вычеркиваем. Посмотрите, товарищи, как неуважительно относится к денежным знакам страны этот боец торгового фронта! Посмотрите, граждане судьи, какие они пожульканные и помятые, наши советские рубли, трояки, пятерки, червонцы и двадцатьпятки! Их не то что утюгом, их дорожным катком не разгладить! Какое неуважение к нетрудовому рублю, господа жиды! Какое босяцкое отношение к Государственному Казначейскому Билету! Это же экономическая диверсия — не ниже!