Безутешный Поросенок бросил в ответ:
— Чтобы вы, неумелые греки, исполосовали его? Мало вам, что вы его убили? Нет, мой отец отправится на погребальный костер нетронутым.
Заметив спину удаляющегося Суллы, Поросенок бросился к дверям и настиг его уже в атрии.
— Луций Корнелий!
Сулла медленно повернулся к нему. На Метелла Пия глянуло лицо, исполненное скорби: в глазах стояли слезы, на щеках подсыхали ручейки от слез, уже успевших пролиться.
— Дорогой мой Квинт Пий!
Потрясение пока удерживало Поросенка на ногах; его рыдания поутихли.
— Не верю! Мой отец мертв…
— Да, и как внезапно! — отозвался Сулла, печально качая головой. Из его груди вырвалось рыдание. — Совершенно внезапно! Он так хорошо себя чувствовал, Квинт Пий! Я зашел к нему засвидетельствовать почтение, и он пригласил меня отужинать. Мы так приятно проводили время! И вот, когда ужин близился к концу, случилось это…
— Но почему, почему, почему? — На глазах у Поросенка опять появились слезы. — Он только что возвратился домой, он был совсем не стар!
Сулла с великой нежностью привлек к себе Метелла Пия, прижал его вздрагивающую голову к своему плечу и принялся гладить правой рукой по волосам. Однако в глазах Суллы горело удовлетворение, доставленное огромным всплеском чувств. Что может сравниться с этим непередаваемым ощущением? Что бы еще такое предпринять? Впервые он полностью погрузился в процесс остановки чужой жизни, став не только палачом, но и жрецом смерти.
Слуга, вышедший из триклиния, обнаружил сына скончавшегося хозяина в объятиях утешителя, сияющего, подобно Аполлону, победным торжеством. Слуга заморгал и тряхнул головой. Не иначе, игра воображения…
— Мне пора, — бросил Сулла слуге. — Поддержи его. И пошли за остальной семьей.
Выйдя на кливус Победы, Сулла стоял на месте довольно долго, пока глаза не привыкли к темноте. Затем, тихонько посмеиваясь про себя, он зашагал по направлению к храму Великой Матери. Завидя бездну сточной канавы, он бросил туда пустой пузырек.
— Vale, Свинка! — провозгласил он, воздев обе руки к насупленному небу. — О, теперь мне лучше!
* * *
— Юпитер! — вскричал Гай Марий, откладывая письмо Суллы и поднимая глаза на жену.
— Что случилось?
— Свинка мертв!
Утонченная римская матрона, которая, по мнению ее сына, не вынесла бы словечка хуже, чем Ecastor, и глазом не повела: она с первого дня замужества привыкла, что Квинт Цецилий Метелл Нумидийский именуется в ее присутствии позорным словечком «Свинка».
— Очень жаль, — произнесла она, не зная, какой реакции ждет от нее супруг.
— Жаль?! Какое там! Очень хорошо, даже слишком хорошо, чтобы это было правдой!