В принципе, он разыграл тот же сценарий, который себя оправдал еще в 'то' время. Подошел к Углову и, состроив наивные и восторженные глаза, упросил ознакомить со всеми работами, которых ведутся в лаборатории. 'Для лучшего ознакомления, понимания и участия', типа. Нет, участвовать он на самом деле намеревался, как и 'тогда'.
А 'тогда' это выглядело так, что пока его однокурсник Олег Пасарин ковырялся в порученном ему усилителе, даже выпросив себе в помощь старенькую ЭВМ типа ДВК-2, Рыбный успел получить два авторских свидетельства в 'не своих' темах. Первое в соавторстве, а второе, так сказать, 'в одного'. Поскольку потенциальный соавтор и ведущий темы не рискнул воспользоваться идеей Рыбного, посчитав её 'ненаучной'. А 'ненаучной' идею посчитали потому, что она нигде прямо не была описана. 'Ни в одной монографии не подтверждается возможность этого эффекта' — говорил руководитель темы. 'Но ни в одной и не опровергается его возможность' — возражал Рыбный. 'Черт с тобой, а я свой авторитет подмочить не рискну' — заключил руководитель темы и махнул рукой. Через месяц Рыбный получил сто рублей авторских и сделал эту свою 'чертову' железку, которые потом начали применять в крылатых ракетах. А свою совместную с Пасариным работу он закончил даже раньше, поскольку успел рассмотреть её с разных сторон и с разными подходами. Упёртость в какую-либо одну идею или мысль до добра не доводит. Ну, во всяком случае, результат часто получается не лучшим из всех возможных.
Состоя 'за штатом' и с подачи, так сказать, Углова, Пантюшин начал аккуратно 'капать на мозги' сотрудникам лаборатории. И начал, что было естественно, с Лосева. 'Лосевский' приёмник они до ума довели почти сразу, после чего главный автор к своему детищу немного охладел и переключился на свой кристадин. Не охладел к приемнику Шорин и выпросил его у Лосева, поскольку штатный приёмник, который использовала группа Шорина, был слегка 'шумноват и трескуч'. А сам Лосев плотно стал заниматься полупроводниками. Правда, он пока не знал, что кристаллы, с которыми он работал, так назовут. Сейчас этого не знал никто, кроме Пантюшина. А, как и что намекнуть Лосеву, Андрей уже прекрасно разобрался. Но это было только начало.
Самым большим своим успехом в лаборатории Пантюшин считал то, что сумел заронить в умы ведущих инженеров мысль о цифровых сигналах. Нет, как их назовут теперь, он не знал, поскольку называть теперь будут уже не американцы, а русские. А тут было много вариантов. Получилось это так. Группа Шорина, которая занималась радиотелефоном, упёрлась в качество приёма сигнала передатчика. В это время применялась только амплитудная модуляция*, а эта штука очень чувствительна и к качеству аппаратуры и к условиям приёма. Андрей почти неделю провозился с приёмником, паяя и перепаивая. Наконец закончил и включил. Когда вместо шума и треска из динамика послышался ровный и четкий сигнал передающей станции, в комнате стало тихо. Подвывания, само собой, были, но их причиной были сама передающая станция и эта чертова амплитудная модуляция. Неслышно подошел Шорин: