Хэзер удивила меня телефонным звонком за несколько дней до выставки.
– У меня есть к тебе предложение, – сказала она, не тратя времени на обмен любезностями. – Как и ожидалось, ко мне поступили запросы на покупку трех твоих картин. Следовательно, ориентировочные цены, которые мы обсуждали, должны быть намного выше. Я знаю, как много Без зимы не было бы весны значит для тебя, и тем не менее хотела бы знать, как ты отнесешься к тому, что я куплю ее для галереи? В этом случае она останется здесь и люди смогут смотреть на нее.
– Ты хочешь купить ее?
– Это главный элемент коллекции, и, мне кажется, она прекрасно подойдет для галереи. Как думаешь?
Картина как будто являлась частью меня, и мысль о том, что она попадет к малознакомому человеку, обеспокоила, но то, что Хэзер будет ухаживать за ней и люди смогут видеть ее, значит, что я могу отдать ее, но при этом оставить рядом. Я знаю, что должна отпустить ее. Я нарисовала то, что чувствовала, и теперь, надеюсь, ею будут наслаждаться другие.
– Я не против, чтобы она досталась тебе, – ответила я.
Предложенная цена показалась мне слишком высокой, но Хэзер посоветовала принять оба предложения на другие картины, которые были так же велики, чтобы я признала: это то, чего стоят сейчас мои работы. Такое чувство, что я принята миром, который, как мне казалось, никогда не откроет свои двери мне, ведь я недостаточно хороша. Не уверена, что когда-нибудь пойму, что хороша достаточно, но знаю, что делаю то, что должна делать.
Наступила ночь выставки, я надела новое платье и встала напротив зеркала, пытаясь узнать женщину, смотрящую на меня. Дело не только в том, что я изменила стиль одежды, что вообще-то бывало редко, а в том, что я больше не выглядела уставшей, изнуренной, слишком худой, грустной – я выглядела… хорошо. Волосы блестели, как и кожа, даже с минимальным макияжем, темные круги под глазами исчезли. В этом платье моя фигура выглядела так же хорошо, как раньше.
Я посмотрела на свою руку без колец. До сих пор без них было немного непривычно. Порой я неосознанно хотела коснуться их, а потом вспоминала, что их нет на пальце. Я посмотрела на них у себя на цепочке. Мне нравится то, что никогда не придется снимать их.
И тут я поняла, в чем заключалась самая большая странность моего отражения. В улыбке. Я улыбалась, и улыбка не сходила с лица. Отражение отвечало мне. Я скучала по улыбке. Я подняла кольца с груди и поцеловала их. Лукас, надеюсь, сегодня ты будешь со мной. Ты мне нужен. И всегда будешь нужен. «Иди и срази их, детка», – я представила, как он шепнул бы мне это, и пообещала ему, что справлюсь.