На этот вопрос я отвечаю продуманно и ясно.
Я пишу стихи с детских лет и, если не предлагал их для печати, то потому, что чувствовал, что этот момент еще не настал.
Я прозу пишу тоже с детских лет, а в юности собирался стать – и был уверен, что имею достаточно силы, – Шекспиром или по крайней мере Пушкиным.
Дальний Север уничтожил эти мои мечты, изуродовал и сузил мои поэтические интересы и возможности.
Никаких тайн искусства Дальний Север мне не открыл.
<1964 г.>
Твардовский. «Новый мир». Так называемая некрасовская традиция
Среди московских журналов самый неинтересный поэтический отдел в журнале «Новый мир». Почему это происходит? Потому, что во главе журнала стоит поэт Твардовский, считающий «от лукавого» все, что вышло не из-под его пера.
Твардовский считает себя продолжателем некрасовской традиции и берет на себя смелость рассуждать, что полезно для советского читателя, а что вредно, что советский читатель поймет и что не поймет, что чересчур интеллигентно для советского читателя и что – нет. Твардовский уверяет, что действует не по капризу, а из принципиальных соображений.
Лучшей поэмой Твардовского был «Дом у дороги». Даже «Василий Теркин» (первый) был слабее, и вот почему. Есть такой закон искусства – что мажор менее действует на человека, чем минор. Это обстоятельство подтвердит любой музыкант. В поэзии этот закон действует без исключения. «Евгений Онегин» жив для читателей не потому, что это «энциклопедия русской жизни», а потому, что там любовь и смерть. В «Доме у дороги» тоже любовь и смерть. «За далью даль» производила странное впечатление. Ну на тысячу строк напиши меньше или больше, на две тысячи – что изменится? Для автора? Для читателя? Ровным счетом ничего. Творчески «За далью даль» была шагом назад. «Василий Теркин в аду» – доказал тысячу раз, что нельзя балагурить, касаясь некоторых вопросов нашей жизни. Видно было, что поумнел герой, поумнел сам автор, но поэтически поэме этой цена невелика.
Неудачи эти – прямое следствие той принципиальной позиции, которую занимает Твардовский по вопросам поэзии.
Дело в том, что проповедовать некрасовскую традицию – значит сознательно обеднять советскую поэзию. Для своего времени некрасовская поэзия отличалась большой эмоцией. Именно «Эмоция» – «муза мести и печали» – и сообщала стихам Некрасова силу. И время изменилось, да и таланта такого, как у Некрасова, у Твардовского нет. Это многократно суженный Некрасов, обедненный.
Надо помнить хорошо и то, что Некрасов и для своего времени, и для русской поэзии вообще – явление, направление, течение более узкое, чем Пушкин и Лермонтов, и по тематике, и по словарю, и по технике. Это одна из струй пушкинского потока, не главная его струя.