Это был главный вопрос, привлекший меня в Гендриков переулок к Маяковскому и Асееву, и на Малую Бронную к Третьякову, и на Солянку, 12, где занимался Сельвинский.
Разочарование было полным.
Лефовские собрания, кружки, которыми руководил Брик (автор интересных оригинальных работ по исследованию ритма и синтаксиса русского – автор работ основополагающих, как и все работы ОПОЯЗа, как работы Андрея Белого, Брюсова), превращались в обыкновенный балаган, где каждый приглашенный должен был вывалить на стол заранее заготовленные пошлые остроты, ругань по адресу Блока – ранняя традиция сражений Маяковского, и ругань по адресу Сельвинского – шла война с конструктивистами, и младшая братия подтаскивала снаряды к метателям копий.
Все это производило очень странное впечатление. Кто грубее, кто хулиганистее сострил – тот и победил на сегодняшнем вечере. Бриковский кружок был балаганом.
Недавно в «Правде» было описание какого-то хулигана, выступающего по американскому телевидению и отвечающего на вопросы зрителей и слушателей в хулиганской, оскорбительной форме. Тут нет ничего нового… именно такая хулиганская форма ответов на литературных вечерах в лицо своему не столь хулиганскому противнику – просто более щепетильному, а не менее находчивому – и составляла содержание бесед Маяковского с публикой на лефовских литературных вечерах.
Остроты готовились заранее, и свой вклад всегда делали участники литкружка.
Позднее я задал себе вопрос: как могли так вести себя дома вожди лефовского движения? Ведь новички, неофиты не остроты приходят слушать, а приходят потому, что их беспокоит что-то в коренных вопросах искусства, в вечных вопросах жизни.
Если поэт самое важное время оставляет для себя, а в кружке, с молодежью, только отдыхает, острит и развлекается, то такой поэт забывает о впечатлении, которое неизбежно остается у всех людей, посещающих Гендриков переулок не для острот.
В это же время столкнулся я со стихами Пастернака. Это был сборник «Сестра моя жизнь». Впечатление было очень большим. Читал я его в Ленинской библиотеке, в старом читальном зале Румянцевского музея.
В те времена не было ограничений на срок пользования, и я держал долго, желая переписать всю книжку. Но вдруг оказалось, что переписывать «Сестру мою жизнь» не надо – я помню всю наизусть. Тогда я стал собирать, выписывать на свой читательский билет все ранние издания футуристов – сборники «Центрифуги», все сборники, где участвовал Пастернак. Я прочитывал не только стихи Пастернака, но и всех тех, которые участвовали с ним в ранних изданиях.