Каждое утро я приезжал в Ленинскую библиотеку. Я был столь исправным посетителем читального зала, что в каком-то году у меня был читательский билет № 1. Получал все скопившиеся – целую гору, которую надо было таскать на стол в два-три приема.
Однажды, во время сдачи книг, ко мне подошла девушка:
– Все эти книги? Почему вы их задерживаете?
Я объяснил, что ограничений времени пользования нет, а вопрос меня интересует.
– А вы интересуетесь ранним футуризмом, ЛЕФом?
– Да, интересуюсь.
– А не хотите ли вы в ближайший четверг встретиться с Осипом Максимовичем Бриком в Гендриковом переулке?
Вот так я и попал в Гендриков переулок, был на нескольких «занятиях».
Разумеется, мои новые знакомые отрицали стихи, как и С.М. Третьяков.
Впечатление подлинной новизны, открытия нового мира в «Сестре моей жизни» и в «Темах и вариациях» сохранялось неизменно. И «Лейтенант Шмидт» и «1905 год» – все принималось мной безоговорочно. В это время познакомился с прозой Пастернака – с «Детством Люверс» и неудавшимся ему рассказом вроде «Черты Апеллеса».
1932 году Пастернак выпустил книжку «Второе рождение» – и эту книжку тоже мне не нужно было переписывать, чтобы запомнить.
В 1933 году Пастернак выступил в клубе 1-го МГУ на вечере своем с чтением стихов из «Второго рождения», с ответами на записки.
И хотя чтение Пастернака мало напоминало чтение мастеров сих дел (Пастернак позднее говорил, что его принцип с чтением – читать как ритмизованную прозу), и чтение, и ответы, и сама внешность Пастернака были самыми подлинными. Это был самый подлинный поэт.
Знакомство это из глуби зрительного зала укрепило меня в моем решении вернуться к стихам. К этому времени уже печатались некоторые мои рассказы и очерки.
Я слышал и видел Пастернака и раньше не один раз – на литературных вечерах, но там он в шумливом лефовском обществе терялся как-то.
Беседу Пастернака с читателями я услышал впервые на этом вечере в клубе 1-го МГУ.
В тридцатые годы написано мною несколько десятков стихотворений. Стихи не сохранились. Думаю, что они испытали влияние Пастернака. Это влияние тем более было опасно, что оно переплеталось, сливалось с влиянием на меня поэта, с которым я только что познакомился, был увлечен его секретами очень сильно. Это был Иннокентий Анненский.
Вот с этой любовью к Анненскому и Пастернаку я уехал на Дальний Север.
Я записывал свои стихи с 1949 г., весны 1949 г., когда я стал работать фельдшером лесной командировки на ключе Дусканья близ речки Дебин, притока Колымы.
Я жил в отдельной избушке – амбулатории и получил возможность и время записывать стихи, а следовательно, и писать.