Я знаю его давно. Он мой сосед по даче. Тихий, добрый человек. Пенсионер уже. Встречаемся время от времени и говорим о разных разностях: о рыбалке, о грибах, о том, как лучше содержать сад. И тут как-то пришел и, не то смущаясь, а вернее неловко чувствуя себя, сказал:
— Не могли бы вы послушать мою исповедь… Собственно, и не исповедь… Но вот уже несколько дней не выходит из головы… Я бы не стал вас беспокоить, но уж очень странный произошел со мной случай. Точнее, даже не случай… Особенного ничего не случилось, но… Только не подумайте, что я чего-то не того. Нет, со мной все в порядке, хотя и подваливает к восьмому десятку. В разуме я ясен, да вы меня знаете. И на память не жалуюсь. Так что в отношении склероза тоже все в порядке… Лучше я начну. И издалека, чтобы яснее вам было…
Он оглядел мой кабинет, остановился взглядом на книжной полке, вздохнул и начал свой рассказ.
— Жизнь моя ничем особым не отличается от тысяч подобных мне. Родился я в тысяча девятьсот пятом году, в том самом январе, когда народ шел к царю за милостью. В тот день был убит мой дед на Дворцовой площади. Отца у меня не было. Так что мы вынуждены были уехать на жительство к маминой сестре в деревню. Там было легче маме растить меня и мою сестру Олю. И надо сказать, мечтой мамы было дать нам с Олей высшее образование. Под этим знаком, собственно, и прошла ее жизнь. Она добилась для Оли бесплатного обучения в гимназии. Но Оле негде было жить. И мама определяет ее в богатую семью. За стол и кровать Оля должна была репетировать одну из дочерей этой семьи, старшую. Длинную, худосочную, не способную к учению девочку. Зато вторая, Таня, — ну что это был за ребенок! Живая, умная, веселая, все время в движении. Огромные черные глаза и две такие же черные косы. И о чем бы ни говорила, что бы ни делала — всегда веселые, немножко лукавые глаза…
Он замолчал, словно вглядываясь в то далекое, что однажды осветило его детство, и на его лице появился как бы отблеск того давнего блаженного состояния.
— Мне тогда было двенадцать лет, и я, конечно, не знал, что такое любовь. Но вот что-то неодолимое тянуло меня к этой девочке. И как же я радовался, когда встречался с ней. Я начинал беспричинно смеяться, прыгать, брал Таню за руки и глядел ей в лицо, в ее черные, отвечающие радостью глаза.
Она смеялась, видя меня. Брала за руку и тащила в свою комнату. И там ни минуты не могла быть спокойной. Бегала от дивана к окну, от окна к своим игрушкам. Показывала их мне. Усаживала на диван.