«Ты должна быть настроена только на спасение, — учил Веронику знакомый хирург — старый заслуженный врач Петр Ефремович, который уже вышел на пенсию и теперь работал на приеме в детской поликлинике. — Жалость и сочувствие нужно спрятать на самое дно — иначе в самый ответственный момент у тебя может дрогнуть рука. А что касается мертвых — к ним вообще нужно относиться спокойно. Их уже не спасти».
Петр Ефремович водил Веронику в анатомичку — показывал ей вскрытие, учил не бояться мертвого тела. «Для тебя не должно быть душ — только тела, объекты. По-другому никак. Если о каждом будешь думать как о живом, то сама свихнешься — и не сможешь работать». Тогда Вероника еще готовилась поступать в медицинский — собиралась пойти по стопам матери. Но потом, после нелепой смерти ее любимой кошки Царицы, твердо решила, что будет лечить животных. «Врачей, которые лечат людей, и так много, — объяснила она родителям, — а вот тех, кто может помочь животным, в некоторых городах нет вообще». Именно тогда родилась идея поступать в Московскую ветеринарную академию…
Носилки все плыли и плыли над землей, а Вероника, словно завороженная, не сводила глаз с картины разрушенного города. Прямо над их головами с рокотом пролетел вертолет. Возле одного из полуобвалившихся домов работала какая-то съемочная группа, освещая его прожекторами и юпитерами. Рядом с крыльцом промтоварного магазина, в котором уцелел первый этаж, стоял фургон с надписью «ХЛЕБ», и грузчики, как тени, мелькали с лотками туда и обратно. В покосившейся витрине посреди груды расколотого стекла, в смешных неестественных позах лежали два манекена — мужской и женский. Мужской был одет в черный костюм, а женский — в какое-то легкомысленное полосатое платье. Почему-то вид этих беспомощно распластанных больших игрушек вызывал даже больший ужас, чем мертвые искалеченные тела людей. Даже спасатели, которые тащили носилки, покачали головами и переглянулись. Кореец философски заметил, кивнув в сторону витрины:
— Вот ведь… Этим ничего не сделается. Выходит, что люди — они и есть самые хрупкие. А все говорят, что фарфор с хрусталем. Нет, не так… — Он размеренно шагал, переступая через разбросанные по улице обломки искореженной мебели. — Другой раз раскопаешь человека. Сам он, как штопор, три раза вокруг себя перекручен, а где-нибудь под ногой лежит маленькая хрустальная рюмочка — целехонькая! Или какой-нибудь елочный шарик…
Они свернули в переулок, где сохранилось много почти полностью уцелевших построек. Может быть, толчки здесь были слабее, а может — стены крепче. Попадались и дома, которые были разрушены не до конца, а как бы перерезаны пополам. В одном месте Вероника увидела в таком разрезе целую квартиру: двуспальную кровать, сервант с посудой, диван с парой кресел, на стене — ковер и часы с маятником. Он еще отстукивал время…