– Ждешь, чтобы я ответил тебе прежде, чем ты спросишь?
– Нет. Я ни о чем тебя не спрашиваю, – покачала головой Татьяна, играя его обручальным кольцом.
– Я не желаю говорить о Дмитрии здесь.
– Согласна.
– У стен есть уши. – Александр с силой ударил кулаком по стене.
– Что ж, тогда они уже все слышали.
Он поцеловал ее в лоб:
– Все, что он наговорил тебе обо мне, – грязная ложь.
– Знаю, – отмахнулась она. – Признайся, Шура, сколько девок в Ленинграде и почему ты должен посетить каждую?
– Таня, взгляни на меня.
Она подняла голову.
– Это неправда. Я…
– Шура, милый. Я знаю.
Она поцеловала его в грудь и натянула повыше шерстяные одеяла.
– Теперь верно только одно.
– Только одно, – повторил он, прожигая ее взглядом. – О Тата…
– Ш-ш-ш…
– У тебя есть фотография, которую я мог бы взять с собой?
– Завтра найду. Я боялась спросить, когда ты уезжаешь?
– В воскресенье.
Татьяна задохнулась:
– Так скоро…
– Мой командир каждый раз сует голову под топор, когда дает очередной отпуск.
– Он хороший человек. Поблагодари его за меня.
– Татьяна, придется как-нибудь объяснить, как важно держать слово. Видишь ли, когда его даешь, приходится держать, – проворчал он, гладя ее по голове.
– Это я знаю.
– Нет. Ты умеешь только давать обещания. И делаешь это легко и бездумно. А вот сдержать их – дело другое. Ты клялась, что останешься в Лазареве.
– Я обещала, потому что так хотел ты, – задумчиво протянула Татьяна, глубже зарываясь в сгиб его руки. – Ты просто не дал мне выбора. Вспомни, при каких обстоятельствах это произошло. Да я тогда пообещала бы все на свете.
Она легла на него и поцеловала.
– Пойми, я всегда делаю так, как желаешь ты!
Нежно погладив ее по спине, Александр вздохнул:
– Ну уж нет, ты всегда поступаешь так, как угодно тебе. И умеешь вовремя подольститься, издавая уместные в данный момент звуки.
– М-м-м, – замурлыкала она, принимаясь тереться об него.
– Вот именно, – согласился Александр, руки которого становились все настойчивее. – И слова подбирать умеешь. «Да, Шура, конечно, Шура, обещаю, Шура», даже «я люблю тебя, Шура, но все равно сделаю по-своему».
– Я люблю тебя, Шура, – повторила она. Ее слезы градом падали на его лицо.
Все мучительные, горькие слова, которые Татьяна собиралась сказать Александру, остались в душе. И она только слегка удивлялась, почему все мучительные, горькие слова, которые Александр хотел высказать ей, остались при нем. Но она знала: бесконечная ноябрьская ленинградская ночь слишком коротка для страданий, невзгод, бедствий. Слишком коротка для них. Александр хотел слышать ее стоны. И она стонала для него, безразличная к Инге и Станиславу, спящим всего в нескольких сантиметрах от нее, за тонкой перегородкой. В отблесках пламени, горевшего в открытой буржуйке, Татьяна любила Александра, отдавалась ему, стискивала, льнула, не в силах не кричать каждый раз, каждый очередной раз, когда кончала, каждый раз, когда он входил в нее. Отдавалась с самозабвением последнего полета жаворонка, стремящегося на юг, знающего, что он либо доберется до теплых стран, либо умрет.