– С тобой, подонок, я потом разберусь! – пригрозил отец хватавшему ртом воздух сыну и принялся вновь награждать тумаками Стеллу.
Недолго Павел находился в состоянии рыбы, выброшенной на берег. Восстановив дыхалку, он совершенно хладнокровно подошел к отцу и, собрав всю ненависть за долгие годы, вложил ее в один-единственный удар ногой.
Отец оторвался от Стеллы… Он так и летел, сжав кулаки с вырванными волосами дочери и подняв вверх руки, словно сдавался на милость победителя. Летел через узкий и темный коридор по прямой в кухню. Почти не слышно было удара, когда он рухнул. Потом все неестественно стихло…
Стелла поднялась, беспокойно огляделась – не видят ли их соседи – и торопливо скрылась в доме. За ней поплелся Павел. Не решаясь переступить порог кухни, стояли оба голые, а отец лежал у печки-форсунки, отсвет фитиля плясал на его одежде, лицо загородила рука… Он не шевелился… Не шевелился! Тут Павел заметил, как из-под руки у головы растекается темная и густая жидкость. Кровь? Павел едва выговорил:
– Закрой дверь.
– Почему он не встает? – шептала Стелла за спиной. – Почему?
Он оглянулся. Лицо ее перекосил ужас, начинала бить мелкая дрожь.
– Оденься, – сказал Павел и первый принялся натягивать штаны, не отрывая взгляда от неподвижного отца.
Границы темной лужи расширялись; один ручеек отделился и быстро прочертил тонкую дорожку к середине комнаты, попав в щель между половицами, продвигался вдоль…
– Что м-мы т-теперь б-будем д-делать? – Стеллу бил колотун, одежда выпадала из рук.
Вопрос заставил задуматься и Павла. Он опустился на табуретку, где несколько минут назад находился в другом состоянии, и уставился на кровь. Стелла робко приблизилась, присела рядом на корточки, прижалась к брату. Так они сидели с час, стараясь разглядеть малейшее движение отца.
Тщетно.
Наконец Павел встал, подошел к нему, несмело протянул руку, взял за подбородок… Веки не плотно закрывали мутные глаза без признаков жизни… Поднеся тыльную сторону ладони к носу, Павел тихо сказал:
– Не дышит…
– Павлуша… Мы убили его?
Трудно было это произнести, но он произнес:
– Я убил.
Убил… Невольно преступил черту, разделившую жизнь на прошлое, но без будущего. Ненависть, выплеснутая один-единственный раз, рикошетом ударила в Павла. Вот он лежит, отец, когда-то укравший надежду, теперь он крал Павла у самого Павла.
Убил… По ту сторону черты остались юность, планы, все, за что цеплялся. По эту сторону только одно: убил…
Убил отца! Это навсегда. Чтобы ни делал, где бы он ни был, а картина неподвижного отца в луже крови нет-нет да встанет и отравит самые радостные минуты, если таковые будут. Нет, пожалуй, теперь ничего радостного, светлого не будет. Отец станет вечным спутником; при жизни показал ад, смертью своей заставит в аду жить всю оставшуюся жизнь…