До Булонского леса они решили добраться на метро. Ольга до сих пор не решалась спуститься туда, может быть, потому, что до встречи с Мишелем ездила по городу одна. Кроме того, по рассказам она знала, что там не особенно интересно. Раньше ей приходилось бывать только в Московском метро, где почти каждая станция выглядела, как дворец падишаха. Они спустились в недра станции Лувр и тут же сели в поезд. Ольга по привычке открыла уже изрядно помятую схемку.
— Не надо, я тебе и так все скажу. Сначала будет Пале-Рояль, потом Тюильри, потом Конкорд, потом Елисейские поля…
— Елисейские поля? Жалко, что мы проедем их под землей! Я так хотела походить по ним.
— Клятвенно обещаю, что ты походишь по ним и, возможно, еще не раз. На самом деле, это довольно мрачное местечко…
— Почему мрачное?
— Да была там одна неприятная история, правда, еще во времена Наполеона.
— Какая история?
— Представляешь, тридцать восемь ножевых ран!
— У кого?
— У одного господина. Его звали Лебон. Так вот, он предлагал освещать темные улицы Парижа газовыми рожками. Словом, пытался стать родоначальником современной иллюминации. А все поднимали его на смех…
— Ну и при чем тут Елисейские поля?
— А именно там его нашли. В кустах. Его зарезали ночью, и никто ничего не видел. «Люди! — словно кричала его страшная смерть. — Зажигайте по ночам газовые фонари!», — Мишель скорчил страшную рожу и растопырил пальцы, как когти. — Ну что, теперь ты не жалеешь, что мы проедем Елисейские поля под землей?
— Откуда только ты берешь эти кровавые истории? — шутливо нахмурилась Ольга. — И где, кстати, похоронен тот Лебон, может быть, его душа обитает теперь в тоннелях метро?
— Нет, у тебя определенно повышенный интерес к привидениям… — сказал Мишель. — Придется мне ограничить свои экскурсы в историю машинками для изготовления лапши и кофемолками.
— Кстати, у моей бабушки была старинная ручная кофемолка, — вспомнила Ольга. — Такая тяжелая, металлическая, надежная — как монумент. Ручка в форме змеиной головы…
— А куда она делась потом?
— Она и сейчас лежит в буфете на кухне, — вздохнула Ольга.
— Тогда почему же ты говоришь — была? — спросил Мишель.
— Это бабушка — была… — сказала Ольга и отвернулась.
Наверное, не стоило говорить с ним о таких вещах, но у Ольги просто сорвалось с языка. Теперь она жалела об этом. «Он такой светлый, веселый, наверное, я рядом с ним смотрюсь как черная монахиня», — думала Ольга. Но изображать веселость она не умела. Она привыкла быть естественной и тогда, когда ей было грустно, и тогда, когда весело.