Звенящее давление на уши и тело исчезло, и миг спустя я упала на что-то твёрдое. Осознав, что уже не под водой, жадно вдохнула. Открыла глаза: Лод перенёс нас на горный утёс, где мы когда-то обсуждали мой побег. Ещё когда я носила ошейник.
А, может, он был просто очень похож на тот.
Незамедлительно отпустив меня, колдун сел. В одежде, липнущей к телу, с опущенными руками. Пряди мокрых волос скрывали его лицо.
Он молчал — и под тяжестью этого молчания на меня вдруг навалилось осознание, что произошло минуту назад.
Заставив ощутить себя последней сволочью.
Этот поцелуй, мой первый поцелуй — украден. Украден у другой. И несколько часов счастья — тоже.
И, если быть честной, холодный душ от Машки пришёлся как нельзя кстати.
Я приподнялась, дрожа в лёгком ознобе, опираясь на локоть, утопавший в траве.
— Лод…
— Прости, — глухо сказал он. Не поднимая головы, не глядя на меня. — Я поступил низко. Поступил, как подлец.
Все слова, которые я могла бы сказать, так и не сказались.
Падать было больно. Очень больно. Падать с неба, тёплого и солнечного, с заоблачных высот — на землю, веявшую ледяным дыханием зимы. Туда, где мы не были и не будем вместе.
Туда, где наша близость — запрет.
— Ты не должна винить себя. Это моя вина, моя целиком и полностью. Сорвался, поддался безрассудности, сделал то, на что не имел ни малейшего права. Я и на прогулку эту не имел права… не когда я принадлежу другой, — Лод стремительно поднялся на ноги. — Больше я себе подобного не позволю. Можешь не волноваться.
Голос его был холоднее воды, холоднее горного ветра; я понимала, что холод этот направлен не на меня, что сейчас он презирает себя, и никого больше — но предпочла бы снова умирать от яда, чем ощущать то, что ощутила сейчас.
У всего есть цена, Белоснежка. А ты понимала, на что идёшь, когда соглашалась сбежать с ним. Неэтично, некрасиво, незаконно.
Ты получила то, чего в глубине души так давно хотела. Возможность на время занять чужое место.
Пришла пора платить.
Я молча приняла протянутую мне ладонь. Встала. Позволила снова себя обнять: не так, как обычно, и тем более не так, как в той злополучной лодке — едва-едва касаясь, точно я была стеклянной.
И, стоило нам переместиться под горы, приземлившись в лаборатории, почти вырвалась из его рук.
Дальше всё помнилось урывками. Вот я в ванной, с ненавистью срываю мокрое платье. Потом уже сижу в своей постели у камина, переодетая в сухое, закутавшись в одеяло с головой. В какой-то момент поняла, что рядом дрыхнет Бульдог, положив ушастую морду на мои колени… но это не вызывало в душе, медленно выгоравшей после падения, абсолютно никаких чувств.