- Mon Dieu… - выдохнул он.
После всего этого времени… конечно, нет. Но вот он, по-прежнему здесь.
- Еще в обиходе. - Сорен подошел и встал рядом с ним. - Они отремонтировали его. Там довольно симпатично внутри.
- Наш эрмитаж [фр. Ermitage - уединенное место; одинокий дом]?
В сердце Кингсли хлынула давняя любовь, и он простил Сорена вполне достаточно для того, чтобы засмеяться.
- Наш эримитаж. Он никогда не был по-настоящему нашим, ты же знаешь. Мы просто прозвали его так.
В нижней части каньона стояла крошечная лачуга из камня. Сто лет назад первые иезуиты, которые пришли в деревенский Мэн, построили сначала часовню, затем жилые помещения, и, наконец, скит для отца Чарльза, который принял обет молчания.
- Довольно симпатично… - повторил Кингсли. Само собой, они перестроили его после того, как мы перестали им пользоваться. Всегда так. Боже мой, какая это была адская дыра.
Сорен тихо рассмеялся.
- Несомненно. Но идеально подходила для наших целей.
- Oui, - Кингсли согласился. - Parfait.
Эрмитаж был их убежищем, после возвращения Кингсли в школу, когда он и Сорен продолжили то, на чем остановились. Кингсли оторвал взгляд от домика, где он уступал свое тело Сорену тысячами способов так много лет назад. В сотне ярдов от лачуги, маячил громадный замшелый утес. Целую минуту Кингсли смотрел на него. Только когда он почувствовал руку на шее сзади, нежную руку, нежное прикосновение, совершенно доброе и без скрытого мотива он зажмурился и отвернулся.
- Это было там?
Сорен опустил руку. Кингсли стало не хватать ее, в ту же секунду, как она исчезла.
- Oui. Прямо там. Она так неудачно приземлилась... - он остановился и сглотнул. Ему нужно моргнуть снова, чтобы стереть стоявший перед глазами образ тела своей сестры. – Ее лицо…
- Je sais, - прошептал Сорен. – Я знаю.
Конечно, он знал. Мари-Лаура приходилась сестрой Кингсли, но, когда она умерла, она была женой Сорена. Мари-Лауре исполнилось только двадцать, она была балериной из Парижа.
- Мы убили ее, mon père.
- Я давно освободил тебя от любого чувства вины, Кингсли. Ты сам должен научиться освобождать себя.
- У нее не осталось лица, когда ее нашли. - Он повернулся к Сорену. - Мир воображает, что я красивый, ты красивый, твоя Элеонор прекрасна, но мы ничто по сравнению с тем, какой была Мари-Лаура. Я, ее брат, не мог порой отвести от нее глаз. Все тускнело рядом с ее лицом. И когда она умерла, когда мы убили ее…
У нее не было лица. Совсем. Вследствие падения ее череп был размозжен и лицо напрочь отсутствовало. Ее опознали лишь по обручальному кольцу.