- Она побежала. Она упала. Ты не толкал ее. И не я.
Сорен говорил слова тихим голосом, подходя ближе. Как же Кингсли хотелось сделать шаг назад и прижаться к Сорену. Однажды, когда они были подростками, стоя в лесу и вглядываясь в ночное небо, Сорен обернул руку вокруг груди Кингсли. Жест был простым, бездумным, даже не ласковым, только собственническим. И он спас душу Кингсли. Чтобы почувствовать это снова с Сореном, Кингсли бы утроил свои капиталы и отдал бы все до последнего пенни.
- Она любила тебя, - сказал Кингсли. – И она доверяла мне.
И она увидела их. Вместе.
- Пойдем, - сказал Сорен. – Нам нужно возвращаться.
- Ты иди. – Улыбнулся ему Кингсли. - Я хочу остаться еще на минуту.
Сорен поднял руку и слегка сжал длинные волосы Кинга, прежде чем опустить их и уйти.
- Конечно.
Стоя в одиночестве, на вершине холма, Кингсли смотрел то на скалы, где умерла его сестра, то на эрмитаж. Им следовало быть там внутри, ему и Сорену. Если бы они были в эрмитаже, она бы никогда не увидела их. Все, чего Кингсли когда-либо желал от Сорена, чтобы тот хотел его так же сильно, как той ночью в лесу. Сорен никогда больше так не терял контроль с ним. Ох, Сорен причинял ему боль, жестоко обращался с ним, ломал его. Но он сохранял спокойствие, контролируя, приручал свой голод, направлял и сдерживал его. Кингсли жаждал страха, который он чувствовал в ту первую ночь. Поэтому он подстрекал Сорена, бросая вызов его власти. Наконец, Сорен поддался и потащил Кингсли в лес. Ревность привела Кингсли к вспышке ярости. Сорен женился на его сестре, и Мари-Лаура внезапно, казалось, полюбила его больше, чем своего собственного брата. И как женатый мужчина, Сорен спал в постели Мари-Лауры, в то время как Кингсли в очередной раз спал один. Ему нужно было подтверждение, что Сорен по-прежнему вожделел его, как никого другого. И он добился этого. Только уже в этот раз звезды были не единственными свидетелями.
Кингсли осторожно спустился вниз по извилистой дорожке, которая вела к скиту. Но прежде чем пойти к домику, он повернулся и пошел к скале.
В последний раз, когда ему довелось смотреть на нее, она была окрашена в красный цвет кровью сестры. Тысячи ветров и тысячи дождей смыли ее кровь, позволив камням снова стать серыми и зелеными. Кингсли положил ладонь на холодный камень. Мари-Лаура… Как хорошо было просто произнести ее имя, чтобы допустить, даже если только для себя, что она жива. Она должна быть живой. Он давно простил Бога за смерть своих родителей. И смерти его дедушки и бабушки были едва ли осколком по сравнению с пулевым ранением в сердце, которым стала родительская смерть. Но смерть Мари-Лауры разрушила его. Она взорвалась у него внутри, как бомба. Все рухнуло, и осталась только оболочка. Он упивался смертью после этого. Пока не пришел Сорен и не вернул его снова к жизни.