Особенно меня не любил заведующий кафедрой, чем, безусловно, мне и запомнился. Он был молод, красив, на редкость умен — читал лекции, ни единого раза не заглянув в свой конспект, а спрашивал на семинарах так, что студенты выходили из аудитории с небывалым чувством облегчения, а, бывало, что и в слезах. Еще, наш великолепный Николай Николаевич славился небывалой едкостью и довольно острым чувством юмора. И вот он — сладкая мечта многих студенток (ведь девочки так любят плохих мальчиков), стоило мне переступить порог его святая святых, откладывал в сторону бумаги, которыми до того занимался, и поглядывая с видимым удовольствием, принимался за «десерт».
— «Что, Полещук, — говаривал Николай Николаевич, — решили осчастливить нас своим присутствием? Ах, бросьте, наши крепостные глаза не могут выдержать вашего барского великолепия. Верно, коллеги?» — что бы он ни говорил, всегда обводил взглядом улыбающихся преподавателей.
— «Мы слепнем, неумолимо слепнем, Полещук! Помилуйте, и являйтесь почаще, чтобы наши глаза привыкли к вашей сиятельной особе, или не являйтесь вовсе».
На все такие вот эскапады я реагировала довольно спокойно: улыбалась (полагаю, кривовато), делая вид, что мне не обидно совсем, а на самом же деле — закипала. Хотелось от сердца высказаться, а еще лучше схватить преподавателя за грудки и, нос к носу, приблизившись, сказать, чтоб катился со своими шутками ко всем чертям. Но, ясное дело, молчала — получить диплом стало делом принципа.
Отчего заведующий нашей кафедрой так взъелся, я не знала. Впрочем, может быть, он так общался со всеми.
В то время я была одна. Настолько одна, что даже поговорить было не с кем.
Со школьными друзьями порвала сразу после выпускного — никто из них не поддержал в тяжелую минуту: отвернулись, словно чужими людьми были друг для друга. В принципе, так оно и было, но поняла я это не сразу. Всё ждала звонков, дружеской помощи, но никто так и не позвонил, правда, денег собрали. Хотя, может, финансами скинулись учителя — конверт передавала классная руководитель.
Со своей бедой в эмоциональном плане я справлялась в одиночку. Тогда это было больно — сердце будто сжималось, и сделать вдох удавалось с трудом — сквозь зубы, сквозь многотонную плиту, что давила на грудь. Я почти не плакала, слезы пришли много позже — лились, а я задыхалась, съежившись в комок. Рыдала, и той горечи не было конца.
Причиной всему — и что работать приходилось много, и что друзей растеряла, было горе. За плечами, тяжелыми, черными, совершено не запомнившимися днями, остались похороны родителей. Они попали в автомобильную аварию и оба погибли в одночасье. Это случилось как раз перед выпускными экзаменами, когда уже был выбран ВУЗ, подготовлены документы, а я, как не в себя поглощала килограммами шоколад: зубрила билеты по истории и литературе.