И жаль было расставаться с уютными, безопасными воспоминаниями, но предательская боль снова пронзала острой иглой. И в сознание вворачивались звуки: шлепки, стоны.
В реальности было гадко. Больно.
Так становятся сумасшедшими — поняла вдруг, когда чей-то язык вылизывал кожу за ухом, до боли ее прикусывая. Отрекаются от реальности, уходя мысленно в безопасные островки сознания, где счастливо, светло, где не больно. Отрекаются и всё — привет. Остается где-то в небытие смеющаяся по пустякам девица с конопушками на коже, лучистой улыбкой и морщинками в уголках глаз. На смену ей является неподвижная, восковая будто бы, кукла. Пустая, закупорившаяся в фантазиях, оболочка былой личности.
Мысли метались.
Перед глазами плавали цифры, обрывки каких-то строчек, лицо бабы Нади, каким я его помнила — серьезным, полным участия и заботы.
— Отверни ее лицо, — послышалось справа, — лежит, как мертвая. Лучше б орала.
Жесткая, обветренная ладонь послушно схватила за подбородок и отвернула мое лицо.
И снова в сознание ворвался хаос, а в тело — боль.
Когда через некоторое время перед глазами снова рассеялось — настолько, что сумела связно мыслить, я поняла, что до рассвета не доживу.
И мысль эта — простая, понятная, позволила улыбнуться потрескавшимися губами — настолько от нее стало легче.
Кто-то боится смерти, даже подумать о ней страшась — кощунство, ведь. И раньше я тоже пугалась, мела прочь дурные мысли, но сейчас… только смерть казалась мне спасением от боли, позора, мучений.
Я не хотела пускать слюну по подбородку следующие лет пятьдесят, или сколько там было отмеряно щедрой вселенской рукой. Не хотела быть ко всему безучастной, вялой, не хотела и день и ночь пустыми глазами смотреть в потолок. Год за годом быть жалкой, никому не нужной. Жить дальше с памятью и этой безграничной брезгливостью к себе, с отвращением к своему телу. Не хотела до потери сознания бояться мужчин, стыдиться смотреть мужу в глаза, разучиться поднимать взор на детей-воспитанников. Не хотела замечать насмешки окружающих, или, что еще хуже — бесполезную жалость… все это — было не для меня. Как угодно, только не так.
И я лежала, смиренно ожидая.
Смысла бороться, брыкаться, кричать, пытаться изменить судьбу — не было никакого. Я уже все решила — предсказуемо так, как по брошюрке с напечатанной психологической чепухой: приняла решение сдаться. Да и что могла противопоставить двум крепким мужчинам: мольбы, сопли, истерику? О силе и физическом противостоянии не было и речи. Вот и молчала. Лежала. Будто бы там, и в тоже время далеко.