— Не стоило врать мне всю ночь. Я чувствую себя последней дурой после всего, что наговорила про Тень. Зря ты не сказал мне правду. Вот это действительно важно.
— Знаю. — Не могу оторваться от веснушки у нее на шее. После сегодняшней ночи я в долгу у Люси. Все думаю о той картине Вермеера, с весами. В конце концов, за душой нужно что-то иметь, что-то весомое. Хотя бы немного. — Ты мне нравишься. Я врал, потому что не хотел выглядеть в твоих глазах идиотом. Там, на шоссе, когда мы остановились, я пробовал сказать тебе правду.
Она молчит целую вечность.
— Самое время сказать, что я не идиот, — прерываю я молчание.
— Если я тебе нравлюсь, почему ты вернулся к Бет? — наконец говорит она.
— Я не вернулся к Бет.
— Правда?
— Слушай, давай ты все же снимешь руку с лица? Жутко неестественно так разговаривать.
Она убирает ладонь и улыбается, и у меня в голове проносятся одна за другой сотни будущих стен. Петляющие зеленые лабиринты и два блуждающих по ним человека. Дверные проемы, за которыми отрываются дороги. Небо точь-в-точь того оттенка, что я искал.
Я слушаю Эда, закрыв глаза. Что-то новое звучит в его голосе, то, чего раньше не было. Может, так звучит правда. Я ему нравлюсь. Три столкнувшихся слова. Он не вернулся к Бет.
— Правда?
— Слушай, давай ты все же снимешь руку с лица? Жутко неестественно так разговаривать.
Снимаю, и мы, улыбаясь, смотрим друг на друга, и неловкости нет. Эд не вернулся к Бет. Мои родители любят друг друга, но не хотят постоянно жить вместе. Дилан с Дэйзи скандалят, но не расстанутся, по крайней мере до ее следующего дня рождения. Лео — поэт, и ему нравится Джезз, вот и весь курс.
О любви я ровным счетом ничего не знаю. Зато знаю, что хочу поцеловать Эда. Хочу, чтоб он был счастлив. Сейчас он счастливее, чем раньше: я вижу, потому что сняла руку с лица.
— Я ходил к ней, — рассказывает он. — Получилось, что ходил попрощаться. — Он снова улыбается. Улыбаюсь и я. — У тебя потрясающая улыбка, — говорит он.
— Папа остается жить в сарае, но разводиться мои родители не собираются.
— Понятно.
— Хотелось тебе сказать. Видимо, приступ откровения.
— Понятно, — говорит он, наклоняясь все ближе, и по всему телу бежит «дзынь», и я волнуюсь, я страшно волнуюсь. — Тебе плохо? — спрашивает он.
— Мне хорошо. Ну давай же, давай.
Он прижимается губами к веснушке у меня на шее. Солнце, спасибо тебе. Спасибо, спасибо, спасибо! Он прокладывает губами дорогу к моим губам и кровь в моих жилах превращается в расплавленное стекло, блестящее, цвета карамели, текущее от его дыхания. Не прикладывая ни малейших усилий, я левитирую, и еще, и еще.