Внушительной лопатой-ладонью мужик припечатал крупного серого паута, впившегося в обнажившуюся голень, одернул книзу задравшуюся гачу ветхих бумазейных штанов.
– К паровику, што ли, в Куку отвезть?
– Кука, Кука! Да, да! Длюга! Станция! Станция Кука, Кука! – обрадованно закивали китайцы.
– А деньги, деньги у вас есть, отродье хунхузское? – Мужик красноречиво пошевелил-потер большим и указательным пальцами.
– Денега? – переспросил один из китайцев.
– Ага! Она самая. Денега, денега!
– Денега еся, еся! – закивал один из китайцев, улыбаясь щербатым ртом. – Станция, длюга, Кука, Кука!
– «Длюга»! – передразнил китайца мужик. – Обезьян тебе «длюга», мартышка плюгавая! Щас как! – Он лениво замахнулся.
Китайцы отступили на пару шагов, поскучнели, но прилипчиво топтались на солнцепеке, не уходили.
Мужик окинул ленивым взором крепко утоптанный пятачок у крыльца местной харчовки. Через настежь распахнутые двери просматривалось ее пустое нутро, только смурная некрасивая девка зло терла тряпкой тяжелую лавку возле такого же, крепко сбитого из сосновых плах длинного стола.
По кривой улочке, к серым от ветхости домам-развалюхам поодаль, плелась сонная от полуденного зноя собака, огорченная и разочарованная тем обстоятельством, что подле харчовки поживиться на этот раз не сложилось.
Мужик медленно повернул голову в противоположную сторону, но и в более зажиточной части Оленгуйского поселения никакого шевеления не наблюдалось. Жара всех загнала в тень. Желающими ехать на станцию, к вечернему паровику до Читы, не пахло. Дорога неблизкая, потому, ежели, окромя китайцев с узлами, никто у харчовки в текущий момент не маячит, стало быть, извозного фарта нынче не предвидится…
– Длюга! Денега еся, – снова приблизился один из китайцев, тряся в вытянутой руке пачкой мятых ассигнаций. Толщина пачки обнадеживала. По крайней мере овес, считай, окупится.
Мужик тяжело вздохнул. Выбор был невелик. Либо гнать пустую подводу до дому, либо заночевать в Оленгуйском до утренних ездоков. Заночевать, конечно, можно здеся и задаром. И даже с прибытком! Лошади травки похрупкают, а их хозяин к ядреной Ульянке под бочок подкатится. Еще и самогону нальет, шалава!..
Мысли ворочались в башке сонно и лениво – жара действовала и на них.
Возница посмотрел на застывшего в полупоклоне китайца, медленно и тягуче сплюнул ему под ноги и так же нехотя поднялся с расстеленного в черемуховой тени куска войлока.
Оба китайца оживились, заулыбались заискивающе.
– А чем, ходя, тут промышляли-то? – спросил больше по привычке, чем для интересу.