Последние годы обучения в лицее Кондорсе — 1887/88 и 1888/89 — были одними из поворотных в биографии Марселя Пруста. Эти два года во французской системе обучения именовались классом риторики и классом философии. Пруст, которому в июле 1887 года исполняется 16 лет, из скромного подростка превращается в юношу, который постепенно осознает и свое литературное призвание, и свои сексуальные предпочтения.
Понять, в каком направлении двигалось интеллектуальное развитие Пруста, возможно благодаря письму, отправленному им одному из друзей — Роберу Дрейфюсу — в августе 1888 года. Робер был младше Марселя и хотел узнать, каких преподавателей он встретит в классе риторики. Отвечая на вопрос, Пруст не только с психологической точностью описывает характеры четырех своих наставников, но и называет главный для него критерий оценки качества преподавания: будущего писателя интересует не столько интеллектуальное наполнение занятий, сколько отношение к новейшей литературе и способность проанализировать состояние дел в ней. По сути Пруст в эту эпоху своей жизни уже переступает порог лицея Кондорсе и постепенно входит в литературную жизнь, занимая определенную позицию в литературной борьбе своего времени.
И Пруст, и Робер идентифицируют себя с теми, кто выступает за новое искусство: они предпочитают литературу сегодняшнего дня и ясно понимают, что их отношение к ней отличается от мнения большинства. Потому два первых преподавателя, о которых пишет Пруст, Дофине и Клошеваль, несмотря на высокую оценку качества знаний, которые можно получить на их занятиях, в целом не вызывают восторга у молодого человека. Дофине — «более интеллектуал, чем артист», а Клошеваль — настоящий «школьный учитель», к тому же склонный к грубости.
Эти два преподавателя противопоставляются в письме Пруста Максиму Гоше (1828–1888), который чуть менее года вел у будущего писателя занятия по греческому и французскому языкам. Одаренный наставник активно сотрудничал с популярными журналами «Ревю литерер» и «Ревю блё», где публиковал критические статьи. Известность Гоше в литературных кругах давала ему большую свободу в ведении уроков по сравнению с другими педагогами. Хотя контролирующие инстанции иногда и критиковали Гоше, но ничем реальным эти отзывы ему не угрожали. Так, в одном из отчетов по итогам проверки деятельности учителя читаем, что для него характерны «свобода толкования, которая почти достигает литературного скептицизма и преждевременно поощряет умственное раскрепощение учащихся». Равнодушие Гоше к замечаниям руководства подтверждается и дошедшей до нас полулегендарной историей о том, как он попросил Марселя Пруста прочитать сочинение в день, когда на его занятие пришел школьный инспектор Эжен Манюэль, посредственный поэт, который безуспешно пытался избраться в Академию изящной словесности. Инспектор дослушал до конца выступление Пруста, потом в возмущении повернулся к Гоше и спросил: «Неужели среди самых слабых учеников вашего класса нет хотя бы одного, кто писал бы языком более ясным и правильным?» На что Гоше ответил более как литературный критик, чем как преподаватель лицея: «Ни один из моих учеников не использует язык учебника». Соль высказывания заключалась в том, что фамилия Манюэль по-французски означает «учебник».