Чернокнижник Молчанов [Исторические повести и сказания.] (Любич-Кошуров) - страница 58
— А то, может, — вставил и свое слово другой запорожец, — тебе спасибо за это скажет его пресветлое величество?
— Пусть они побожатся! — крикнул кто-то в толпе, стоявшей под воротной аркой.
Тогда запорожцы сняли шапки, и один из них сказал:
— Ну, давай божиться.
И, поглядев друг на друга, они подняли глаза к небу и заговорили разом оба:
— Божимся и клянемся, что у нашего пана нас сто человек.
Маленький человек, когда запорожцы стали смотреть на небо, и сам поднял глаза вверх, как-будто мог там что-нибудь увидеть. Он это сделал быстро и сейчас перевел глаза опять на запорожцев, и лицо у него стало недовольное.
Ему казалось почему-то, что запорожцы не придают никакого значения своей божбе и потому именно не придают ей значения, что имеют дело с ним, с татарином.
Он был татарин…
Войско тушинского царика, запершегося в Калуге после того, как он был выгнан из Тушина, почти на две трети состояло из татар. Все городские ворота охранялись татарами, либо приставшими к царику московскими людьми и казаками под начальством татар.
Начальник стражи у тех ворот, где происходила описываемая сцена, назывался Урус.
Он был не простой татарин, а близкий царику человек, его царедворец… Но время было тревожное, и по ночам стражу у городских ворот держали часто цариковы близкие люди. Они опасались и за царика, и за себя.
Урус смотрел на запорожцев, как они, задрав головы, говорили каждый свое, что кому приходило в голову. Сначала один было из них повторял слова товарища, говорил слово-в-слово то, что тот говорил.
Но потом крякнул и, возвысив голос, стал божиться самостоятельно.
Урусу приходилось теперь сразу слушать и того, и другого.
И когда он улавливал смысл слов одного, слова другого пропадали для него, совсем без толку пролетали мимо и замирали в воздухе, где-то позади него, не оставив никакого следа.
Долго-таки они божились, стараясь перекричать друг друга. И это было мучительно для Уруса и хотелось заткнуть уши, потому что что-то там начиналось в ушах, какая-то боль.
— Пусть я буду хорунжий…
И эта боль отдавалась в голове, в мозгу, силящемся напрасно понять то, чего понять было никак нельзя.
— Будет! — крикнул Урус.
— Как твоя милость хочет, — сказали запорожцы.
Они одели шапки и, подобрав поводья, тронули лошадей вперед.
— Нельзя! — крикнул Урус, высвободил руки из-за спины и одну сунул за пазуху, а другою взялся за рукоятку сабли.
Он стал отступать перед запорожцами под арку ворот и что-то тащил из-за пазухи, оглядываясь в то же время назад.
— Не пускать! — крикнул он и вытащил из-за пазухи длинный с тонким стволом пистолет.