То и дело вытирая мокрые щеки, Вера махала вслед и что-то кричала мне ободряющим тоном, но слов было уже не разобрать.
Как ни странно, я восприняла интернирование довольно спокойно, может быть, потому что в мыслях давно готовилась к нему. Только воспоминание о слезах, которые без остановки текли по щекам Веры, когда она провожала меня, не давали покоя, больно резали по сердцу. Мне было ужасно жаль ее из-за этих слез, будто она приняла на себя удар моих невзгод. «Как же она, бедняжка, будет теперь выступать без партнерши? — подумала я. — Как же я подвела ее своим глупым американским гражданством!»
Я до сих пор не знаю, по чьей именно воле угодила в лагерь. Могу только предположить, что среди посетителей или служащих клуба нашелся кто-то, кто не пропустил мимо ушей пьяные выкрики Николя. А может быть, сам Николя, протрезвев на следующее утро, счел нужным написать донос властям, чтобы японцы не обвинили его в пособничестве гражданам враждебных стран, в случае если кто-нибудь опередит его. У меня никогда не было никакого желания разбираться в этом вопросе. Это знание бесполезно и не меняет в моей судьбе ровным счетом ничего. Много лет спустя я случайно узнала, что Николя Татаров умер в тюрьме, когда к власти в Китае пришли коммунисты, а его жена и те члены семьи Татаровых, которым удалось получить разрешение покинуть Шанхай в сорок девятом году, обосновались где-то в Австралии.
Меня привезли в один из больших лагерей для гражданских лиц — их много было в те годы в окрестностях Шанхая.
Охрана лагеря обменялась приветствиями с сопровождавшими меня солдатами. Мне велели спуститься с грузовика и провели к главному зданию. Там конвоиры оставили меня у входа, приказав ждать, а сами вошли внутрь. Я простояла около двух часов, пока наконец не появился низенький японец надзиратель, который должен был отвести меня в ту часть лагеря, куда помещали одиноких женщин. Японец держал грязный матрас, который он бесцеремонно водрузил мне на плечо, — я чуть не упала от тяжести.
Лагерь был когда-то частной школой-пансионом. Мы пришли в дальний флигель, где раньше был дормиторий для учеников. Все мои силы уходили на то, чтобы под тяжестью вещей приноровиться к быстрому шагу японца надзирателя, и я лишь мельком успевала присматриваться к новому окружению.
Моими первыми впечатлениями были: грязный коридор ранее респектабельного здания, грязные холлы, окна, выходящие то в тупик, то в небольшой запущенный садик с несколькими деревьями, пара открытых дверей каких-то служб, где работали изможденные женщины в грязной оборванной одежде.